Смерть во спасение - [34]

Задумавшись о делах, он совсем забыл о Всеславе, подошёл к кровати, отодвинул штору балдахина.

Она спала, разметавшись поперёк кровати, и её розоватая кожа, нежные изгибы тела притягивали к себе жадный взгляд магистра. Эта юная дочь крестьянина была так хороша, что могла соперничать с богиней, а её отвага восхищала, всё сошлось как нельзя лучше, и Волквин проклинал свою нечаянную немощь.

«Из источника наслаждений исходит нечто горькое», — промелькнула в голове магистра строчка древнеримского поэта-философа Тита Лукреция. Последний знал толк в удовольствиях, и мудрости ему не занимать.

Магистр допил вино, чувствуя, что последний глоток был лишним: жалкий ныне крючок плоти он всё равно не поднимет, а разбудить желчь в животе способен.

Он снова вернулся к пленнице. Лёг рядом. Её безмятежное личико сияло чистотой, румянец проступил на пухлых щёчках. Он прикоснулся к её губам. Рот и брюхо стариков заполнены гнилью, эта же наяда источала нектар изо рта. Епископ прижался к её тёплому нежному телу, скользнул руками по его выпуклостям и впадинам. Когда-то одного случайного прикосновения было достаточно, чтобы вся плоть мгновенно восставала, а его прожигал всепоглощающий огонь. Когда-то. Ещё пять лет назад. Потом возбуждение давалось всё труднее, а ныне его нет совсем. Звенящая пустота, точно внутри перерезали важнейшую жилу.

Он стал её ласкать, целовать грудь, живот, лобок, бёдра, сжимая их в объятиях, попытался вспомнить всё через жест, свои собственные действия и поступки, и пленница, проснувшись, запыхтела от возбуждения, уже сама требуя продолжения ласк, но Волквин ничего не мог с собой поделать. Ничего.

Он снова резко поднялся.

   — Не уходи, — прошептала Всеслава.

   — Спи! Я вернусь! — грубо приказал епископ, и пленница покорно закрыла глаза.

Магистр не хотел сдаваться. Он вызвал своего лекаря, старого франка Пионе и потребовал снадобий.

   — Это убавит ваши жизненные силы, мой господин, — выслушав хозяина, признался Пионе. — Естество корня закончилось, теперь мы должны брать для него силы от других органов...

   — Мне плевать! — не дав знахарю договорить, выкрикнул Волквин.

И на третий день произошло чудо. Угасшая было плоть вдруг медленно распрямилась и напряглась. Это случилось во время обеда. Магистр выгнал всех и приказал привести пленницу. Она сама обрадовалась столь неожиданному повороту событий, и они любили друг друга с таким неистовством, словно собирались к вечеру покинуть грешную землю. Однако никогда эта услада не отбирала у великого магистра столько сил.

   — Ты меня не бросишь? — спросила она, когда Волквин, мокрый от пота, хватая ртом воздух, отдыхал у её ног.

   — Нет. Я никого сильнее не любил в своей жизни, — сказал он по-немецки, но она всё поняла и прижалась к нему. — Мне плевать, сколько я ещё проживу. Правда, правда! Мне плевать. Лишь ты была рядом, твоё тело...

Он, как собака, лизнул её в бедро. Она рассмеялась. Он несильно укусил её.

   — Мало кто в мире понимает, что жизнь по сравнению с таким блаженством, как ты, просто ничтожна. Ты и есть рай, а другого не надо...

На следующий день магистр, воодушевлённый тем, что произошло, вызвал Корфеля.

   — Начинайте собирать наши хоругви, барон, — жёстким голосом распорядился он. — Мы пойдём на Русь. Я не потерплю, чтобы ватага разбойников грабила наши торговые караваны. Мы огнём и мечом заставим северных славян уважать нас! Кто ныне начальствует в Новгороде?

   — Призван был князь Михаил Черниговский, но он отъехал в свою вотчину. Новгородцы снова призвали Ярослава, третьего из Всеволодовичей.

   — Этого самонадеянного гусака, который Ревель был взять не в силах! — обрадовался Волквин. — Тем лучше для нас. Три дня вам хватит на подготовку?

   — Вполне, но...

   — Что «но»?! — не понял Волквин.

   — Наши астрологи не советуют выступать нам в это время. А вот через полгода...

   — Пошлите к чёрту ваших мудрецов! — перебил барона епископ.

Корфель поклонился и двинулся к двери.

   — Подождите! — остановил его великий магистр. — Не стоит дразнить колдунов, поэтому нашими основными силами станут литовцы, а им в помощь мы возьмём лишь одну нашу хоругвь. Через три дня выступаем. С Богом!

Александр прибыл под Усвяты в лагерь отца вместе с Шешуней уже под вечер. Ярослав звал к себе старшего, Феодора, но тот натёр с вечера речным песком щёки, и наутро они пылали, как угли. Княгиня уложила сына в постель, призвала лекарей, а поехать вызвался младший Ярославич. Ему шёл седьмой год. Он уже хорошо держался в седле, владел мечом и луком, не только не уступая брату, но по ловкости и сноровке превосходя его. Ярослав хоть и сам всё увидел, когда вернулся на княжение в вольную республику, но сердце его по-прежнему тянулось к первенцу. Он ласково и долго бранил старшего, подсказывая, где тот запаздывает и как надо держать щит, под каким углом, на младшего же бросил рассеянный взгляд и кивнул его пестуну Якиму:

   — С щитом да топориком натаскал, а меч как дубину держит. Сейчас редко кто с топором на бой выходит. Меч длиннее, размашистей. И с пикой ударов побольше!

Весть о вторжении литовцев застала Ярослава в Переяславле, и он не мешкая выступил на соединение с дружинами князей псковского и торопецкого, приказав новгородцам собирать свою рать и идти к нему. Пока вольные жители ещё только собирались, Шешуня, помня наказ князя, взял вместо Феодора Александра, несколько слуг и отправился в лагерь Всеволодовича.