Смерть во спасение - [13]

   — Я подожду, пока он сам меня позовёт.

Шутка оказалась пророческой. Эмир с придворными наблюдал, как расторопные слуги Чингисхана собрали всех бухарских астрологов и звездочётов и куда-то увели.

   — Так это и есть грозный Чингисхан? — так и не дождавшись ответа от своих визирей, снова спросил эмир, и те в страхе неопределённо закачали головами, ибо до этого тоже никогда не видели степного царя. — Что же он тогда встал там?.. Пусть едет сюда, я отдам ему ключ и отправлюсь отдыхать. Сколько можно стоять на этом солнце!

Никто из визирей и старейшин, обычно говорливых, на этот раз ничего не добавил к упрёкам эмира. Их страшил застывший в странном ожидании луноликий всадник, чьи неопрятные потные одежды вызывали брезгливость. Страшила даже его уродливая заскорузлая лошадёнка с нерасчёсанными хвостом и гривой, пугали слуги, без устали, как заведённые грузившие мешки на верблюдов, внушала ужас сотня всадников, прибывшая с правителем и застывшая в десяти шагах от него, готовая по одному знаку хана, как стая цепных псов, разорвать в клочья любого, — всё настораживало и пугало старых советников хорезмшаха, кожей впитывавших этот страх, разлитый в жарком полуденном воздухе.

Кровожадный монгол, похожий на высеченную из гранита статую, дал себя рассмотреть и не спеша прогарцевал по красной дорожке. Вся толпа старейшин почтительно расступилась, склонив головы, ожидая, что завоеватель сам остановится, слезет с коня и подойдёт к ним. Эмир даже подумал, что придётся принимать это грязное животное в своём дворце и пожертвовать несколькими лучшими наложницами. Хватило бы одних золотых монет, чтобы он убрался без следа.

Наместник шаха уже изобразил сладкую улыбку на белом рыхлом лице, приготовившись вручить ключ от городских ворот, но Чингисхан ловко бросил аркан, не останавливаясь, по-хамски вырвал его из пухлых рук эмира и, даже не взглянув на него, въехал на коне в пустую мечеть, с презрением оглядывая её дорогое убранство.

«Они придумали себе богов и божков, создают в честь них храмы, отливают из золота их статуи, усердно молятся им, каждый считая своего Бога самым лучшим и самым мудрым, надеясь, что тот им поможет в час опасности. Ну где же ты, Аллах, приди и помоги рабам твоим, твоему разлюбезному хорезмшаху, его глупому эмиру, все они ныне в тебе нуждаются, приди, и я сражусь с тобой!» — затаив дыхание, прошептал про себя Темучин.

Но ни слабого отзвука, ни шороха, ни потаённого знака в ответ.

— Ну приди же! — требовательно выговорил вслух Чингисхан.

И снова тишина. Лишь толстый шмель, нечаянно залетевший в мечеть, с громким жужжанием носился меж колонн под высокими сводами. Хан проследил за его кругами и легко сбил кнутом на лету. Шмель упал на пол, и, тронув повод, Темучин заставил своего конька растоптать жужжащую тварь.

Темучин увидел огромную книгу, раскрытую посредине, испещрённую непонятными крючками и точками. В обложке из хорошей тонкой кожи с золотыми застёжками, книга лежала на укрытой бархатом подставке. Через мгновение властитель догадался, что это и есть та священная книга Аллаха, которую мусульмане называют Коран и где прописаны все великие истины. Темучин помедлил, толкнул ногой подставку, и книга с грохотом упала на пол. Он заставил своего конька копытом наступить на открытую страницу и лишь после этого, удовлетворённый, повернул назад, решив дальше в город не заезжать. Он стал ему противен.

У входа в мечеть его поджидал Ужеге. Правитель взглянул на слуг, погрузивших последний мешок с золотом на верблюда, и на мгновение прикрыл глаза.

Темник терпеливо ждал приказа властителя, зная, что самому ничего спрашивать не следует.

   — Город сжечь, всех жителей умертвить, — помолчав, негромко проговорил Чингисхан.

По лицу темника пробежала пасмурная тень. Повелитель недоумённо взглянул на слугу.

   — В городе осталось ещё столько же богатств, мой господин, сколько эмир смог собрать нам за полтора дня... — поклонившись, объяснил тот.

Темник встретился с жёстким, немигающим взглядом правителя, и его острый кадык судорожно дёрнулся.

   — Я всё исполню, мой повелитель, всё, как ты сказал!

В словах темника прозвучали страх и растерянность, он пришпорил своего конька и направился к сотникам, его поджидавшим. Послышались его резкие гортанные выкрики, которыми он каждой сотне отдавал свои распоряжения.

Темучин же не спеша двинулся к городским воротам, не обращая внимания на эмира и придворных, уже объятых тревогой. Чингисхан с грустью раздумывал о том, что люди быстро стареют и их приходится менять чаще, чем этого бы хотелось. Вот и век его расторопного Ужеге закончился, ибо он задал совсем ненужный вопрос. Но разве это пустяк? Стоит каждому из его сотников, тысяцких, темников задать по такому вот вопросу, и войска уже нет. Темник, начавший задумываться, уже не темник, а значит, он не в состоянии вести за собой тьму. Ибо что такое думающий воин? Он похож на несчастного, изъеденного проказой изгоя.

Хан выехал из города, железные ворота с тяжёлым скрипом закрылись за ним. Ужеге всё исполнит как положено, без всяких промедлений. Но всё равно жаль его, ибо после этого он умрёт. Они воевали с ним бок о бок семь лет, и Темучин всегда им гордился. Темник, как коршун, налетал на врага, и все уступали его дикой ярости. Но, видимо, запас его сил истощился. Жаль Ужеге.