Смерть в Лиссабоне - [27]

— Я в них не разбираюсь. Сама я наркотиков не пробовала.

— Но вам же знакомо ощущение, вызванное снотворным, не правда ли, сеньора Оливейра?

— Просто засыпаешь, и все.

— Я имею в виду — наутро.

Она недоуменно моргнула.

— Разве снотворное не дает некое особое ощущение отделенности от окружающего? Как будто реальность отходит от вас куда-то? Не замечали ли вы когда-нибудь и Катарину в подобном состоянии или, возможно, наоборот — в состоянии взвинченном, возбужденном, в состоянии гиперактивности, как это, по-моему, называется?

— Я, право, не знаю, — сказала она.

— Значит ли это, что вы не замечали, или же…

— Это значит, что с некоторых пор меня это не заботит.

Последовала долгая пауза, во время которой слышен был только работающий кондиционер.

— Откуда она брала деньги? — спросил я.

— Я выдавала ей пять тысяч эскудо в неделю.

— А как насчет одежды и…

— Обычно одежду покупала ей я… до событий последнего года, — отвечала женщина.

— Она была в той одежде, что купили ей вы?

— Кроме юбки. Я бы не стала покупать ей такую короткую, которая едва трусы прикрывает, но это модно, так что…

— В школе она успевала?

— Насколько мне известно, да.

— Проблем с посещаемостью не было?

— Нам, без сомнения, сообщили бы. А когда я ее подвозила, она шла в школу совершенно безропотно, как овечка.

— Покину вас на минуту, — сказал я и вышел из комнаты.

Доктора Оливейру я застал в кабинете — он курил сигару и читал «Диариу ди нотисиас». Я сказал, что должен сообщить его жене печальное известие, и спросил, не хочет ли он сделать это сам. Он сказал, что охотнее предоставит это мне. Мы с ним вернулись в гостиную. Сеньора Оливейра вела оживленную беседу с Карлушем. На диване она сидела боком, и юбка ее задралась, обнажив бедра. Карлуш был напряжен и взъерошен. Увидев нас, она осеклась и застыла. Муж сел рядом с ней.

— Сегодня утром без четверти шесть, дона Оливейра, — начал я, и ее глаза жадно, с ужасом уставились в мои, — на взморье в Пасу-де-Аркуше было найдено тело вашей дочери, Катарины Оливейры. Она мертва, и я выражаю вам свое соболезнование.

Женщина не проронила ни слова. Она только пристально глядела на меня. Муж взял ее за руку, но она рассеянно отняла ее.

— Аженте Карлуш Пинту и я расследуем обстоятельства смерти вашей дочери.

— Ее смерти? — проговорила она изумленно и издала какой-то странный смешок, похожий на кашель.

— Мы очень сочувствуем вашему горю. Простите меня за то, что не сообщил вам раньше, но у меня были к вам вопросы, отвечать на которые лучше было с ясной головой.

Ее муж сделал новую попытку взять ее за руку, и на этот раз она не противилась. От моих слов она будто окаменела.

— Мы считаем, что ее убили, а тело привезли на берег в Пасу-де-Аркуш и там бросили.

— Катарину убили? — недоверчиво переспросила она, словно убивать могли только в телевизионных боевиках. Она прислонилась к спинке дивана, совершенно ошеломленная. Она силилась проглотить комок в горле. Я понял, что в этот день дальше мы не продвинемся, и, пожав хозяевам руки, мы ретировались. Уже у ворот мы услышали донесшийся из дома протяжный вопль.

— Непонятно как-то… — сказал Карлуш.

— И печально.

— Я думал, что…

— Весьма печально, когда молодой оптимист вроде вас вынужден окунуться в подобное.

— Зачем было морочить нам голову всей этой историей с братом или с любовником? Какая выгода была доктору Оливейре посвящать нас во все это?

— Вот это-то самое печальное и есть, — сказал я. — Он воспользовался нами… Воспользовался расследованием убийства дочери, чтобы наказать жену за неверность. Мы присутствовали, так сказать, на мастер-классе по унижению человеческого достоинства. Теперь вы убедились, как умен этот адвокат.

— Ну а что до его жены, — с горячностью продолжал Карлуш, — когда вы вышли из комнаты, она ни единого вопроса не задала о расследовании, ни единого вопроса! Принялась болтать — расспрашивала, как мне эти их идиотские картины, и сколько времени я уже в криминальной полиции, и в Кашкайше ли живу…

— Да, и еще есть два обстоятельства касательно этой парочки. Первое — это то, что фотографию детей от первого брака он держит на столе, а фото Катарины у него засунуто подальше, на полку среди потрепанных книжек в бумажных обложках. А второе обстоятельство — это то, что у обоих карие глаза.

— Я и не заметил, — сказал Карлуш, помечая это в блокноте.

— У темноглазых родителей уж никак не родятся голубоглазые дети. А у Катарины глаза голубые.

8

2 марта 1941 года, юго-запад Франции.

Утро было восхитительно. Впервые за все эти дни. Безоблачное голубое небо сияло так, что больно было смотреть. На юге тянулись горы — снежные вершины Пиренеев — в разреженном морозном воздухе высокогорья четко обрисовывались пики.

Два швейцарца-водителя Фельзена обсуждали открывавшийся пейзаж. Они были южане, разговаривали по-итальянски. Из гор им знакомы были лишь Альпы.

С Фельзеном они говорили, только если он обращался к ним, что бывало нечасто. Он казался им холодным, высокомерным и резким. В редкие минуты, когда он засыпал в машине, они слышали, как он скрипит зубами, и видели, как ходят желваки у него на скулах. Между собой, шепотом, они звали его «костолом» после того, как стали свидетелями жестоких ударов, которыми он угостил водителя, случайно задевшего воротный столб возле казарм в пригороде Лиона.