Смерть в гриме - [8]

В другое время все это Галину Георгиевну, скорее, развеселило бы.

Я подумал, что это их семейное, общее имя, но почему? Мне казалось, что это тоже нарочно. Не мог отделаться, когда его слышал, от мысли, что галина по-латыни курица.

Ее не сильно заботила та антипатия, которую к себе внушала и которая нисколько не мешала приезжать, когда вздумается, и сидеть, сколько считает нужно. Она даже наслаждалась теми неудобствами и неприятностями, которые приносила в искренне презираемое ею семейство. Когда бы не дочь, которая упросила ее поменьше мешаться в ее личную жизнь. И ГГ, вероятно, пожав, как любила, когда чего-нибудь не понимала, плечами, перестала там бывать вовсе.

— Не знаю, чем это может нам помочь, но по-моему, неплохо. Согласись, что вы бывали к нему несправедливы.

— Несправедливым? Нет. — Рассказ мне не понравился. Вымученный, какой-то искусственный и очень претенциозный. Я сторонник совсем других сюжетов и манеры. — Я думаю, что чем больше прочтем его произведений, тем дальше продвинемся в своей работе. Они главные и самые надежные наши свидетельства.

Обратим внимание в приведенном рассказе на особенный интерес, который испытывает обвиняемый к смерти и связанным с нею страданиям, которые он, по-видимому, мечтает доставлять, на то почти болезненное любопытство, которое вызывают в нем предметы и инструменты, принадлежащие преступнику, как-то: нож, халат, веревки и проч. — что в дальнейшем, как увидим, и послужило

— Сколь талантливый, столь и милый, Вы же не знаете про него ничего. Вежливый такой и очень обходительный.

— Скорее, вкрадчивый. В глаза заглядывал, да? — А сам подумал: как же это ему всегда удавалось с его ростом, что и всегда меня интересовало до дрожи.

— Он все время лез не в свое дело, вот почему. Другое дело — кто? В смысле, я хотела сказать, занимался не своим делом.

— Я Вас так и понял.

— Не тем, которым должен был бы, к чему способен, призван. Все эти деньги, которые он считал, издания и издательства, организационная работа — ему так не шло. Ему надо было что-нибудь сочинять, придумывать, у него это получалось, но в голове, а не в жизни. Эти его интересные истории, которые он мне рассказывал и, по-моему, большинство так и не написал. А ему все не сиделось. Вы замечали, как он все время двигался на месте, когда стоял или даже сидел (она показала, как будто Руслан двигает локтями, плечами и даже коленями — она их выдвинула из-за стола, а потом даже встала — из стороны в сторону. Но он никогда так не вел себя. Она опять спрятала колени), как будто не мог остановиться? Может быть, действительно, ему было слишком много дано и все легко удавалось, чтобы он мог просто сидеть за столом и писать? Так ведь на самом деле часто со многими происходит, когда берутся не за свое. (Или со мной не вел?) Их заносит, и они уже не могут остановиться. Из-за заработка или еще почему. Какие-нибудь глупые амбиции, честолюбие. Пообещал кому-нибудь и уже непременно должен сделать. Но он-то думал, что у него получится. Он был самым красивым из моих авторов, — неожиданно прибавила ГГ и смутилась. Ее желтые щеки немного изменили цвет, может быть, посветлели, посерели и одновременно стали прозрачнее, как будто к ним кровь прилила, или порозовели, как у дочери, которая мне всегда нравилась, а взгляд маленьких раскосых нерусских глазок мечтательный и отчасти томный. А уже потом заняться доказательствами и сбором материала.

ГГ — так она ее звала, как все, а не мамой, — возвращаясь, их заставала.

Каждый раз хотела уйти до нее, потому что боялась, но не получалось никогда. Да она бы и не пошла никогда за него, если б не вынужденность. Просто хотелось посидеть одной на своем диване, у окна, картинно облокотившись на крышку секретера, откинув голову, в кресле посередине, слушая раздолбанный. Натужно радовались друг другу, словно вечность не виделись. Самой смешно.

Едва заслышав, как по-кошачьи скребется в замке, бросалась в прихожую навстречу. Разве что не визжала только. Обнимались в прихожей, привставая на мыски. Одна другой меньше. Потом ГГ кормила их ужином, а сама сидела напротив и наблюдала, как будто запоминала. Наелась, угрелась, уходить уж тем более не хочется, чего она и боялась больше всего, привыкла за вечер, засиделась. Минут на пятнадцать мама уводила к себе. Мы немного посекретничаем, ничего? кивает Вася.

— Сядь, посиди еще.

— Нам уже пора.

— Ну, рассказывай.

Они присаживались. Она — на самый краешек.

— О чем?

Отчитывалась за три-четыре дня, что не виделись. А ведь каждый день звонила. Галя провожала их по лестнице на улицу, как в деревне, стояла уставившись вслед.

Она меня спрашивает с надеждой:

— Как ты считаешь, она ему изменяет? — Ей бы хотелось, чтобы это было так.

— Не думал об этом, — пожимаю я плечами.

На тесной кухне сидели и разговаривали о покойном Руслане маленький горбатый человечек и некрасивая узкоглазая женщина с руками и шеей в желтоватых пигментных пятнах. Своего собеседника она тоже называла Русланом, что заставляло бы всякий раз вздрагивать слушателя или зрителя, окажись они здесь. Но никого больше не было. Собеседники были не согласны друг с другом: карлик не любил своего тезку, когда тот был жив, не любил и сейчас, а женщине и, по-видимому, хозяйке он по-прежнему очень нравился.