Смерть в душе. Странная дружба - [94]

— Был переводчиком.

— Это я могу.

— Хорошо.

Брюне показывает на койку Коньяра.

— Сегодня вечером будешь спать здесь.

— Нет, — отказывается Шнейдер.

— Нет?

— Работу я исполнять буду, но спать предпочитаю там.

— Не понимаю, почему, — удивляется Брюне. — Это было бы удобнее…

Он не решается добавить: и тебе было бы теплее.

— Мне и там хорошо, — упрямится Шнейдер.

Я должен был бы это предвидеть: он отказывается спать здесь, потому что тут почти спокойно и не околеваешь от холода, это его вечная тяга взваливать на себя обязанности и отказываться от преимуществ. Но это и не преимущество: эта комната — мой рабочий инструмент. Брюне встает, поднимает лопату с углем и с силой бросает уголь в топку. Шнейдер пьет бульон и больше не дрожит. Не поднимая голоса, он замечает:

— Вы устраиваете прямо-таки адское пекло.

— А почему бы и нет?

— Если разделить уголь среди комнат барака, — живо отзывается Мулю, — получится по четыре брикета на каждую.

Шнейдер не отвечает, следовало бы раз и навсегда сказать ему правду о его поведении: его упрямое стремление не желать большего, чем у остальных, — это даже не христианское смирение, это всего лишь горделивая манера избегать ответственности. Ты просто анархист, Шнейдер, один из тех олухов — интеллектуалов, из-за которых мы проиграли войну, потому что они отказались быть офицерами. Брюне пожимает плечами, засовывает руки в карманы и молчит; тепло шевелит в его глазах остатний сон. Внезапно его ослепляет свет: зажглась висящая под потолком лампочка. Шнейдер щурится.

— Шесть часов!

С радостным криком Мулю хватает коробку для шитья, вынимает оттуда наперсток, нитки, иголку, поднимает ее против света и, косясь, смотрит в игольное ушко. Брюне наклоняется к ночнику и задувает его: он задувает свое утро, теперь начинается утро для всех. Свет производит уборку, ликвидирует полумрак, окончательно подавляет сон в голове Брюне, прокладывает на лице Шнейдера морщины, подчеркивает его горестные толстые губы; в глазах Шнейдера затаилась вся темень ночи. Брюне смотрит в эти мрачные глаза, он хочет сказать ему: почему ты оставляешь меня одного? Но он выпрямляется и говорит:

— Ты можешь спать, где захочешь, лишь бы ты был здесь каждое утро в пять часов.

Шнейдер утвердительно кивает, Мулю начинает шить, высунув язык, он совершает точные и прихотливые движения.

— Что ты шьешь? — спрашивает Шнейдер.

— Занавеску на окно, — отвечает Мулю. — Так будет повеселее.

Брюне надевает шинель.

— Ты сделаешь это позже, а пока идем со мной.

— Куда? — огорченно спрашивает Мулю.

— На Черную Площадь. Я иду за своими людьми. Шнейдер встает.

— Тебе нужен переводчик?

— Нет, — говорит Брюне.

Он смотрит на это еще бледное от холода лицо, слегка колеблется, потом добавляет:

— Оставайся здесь: когда я вернусь, ты мне понадобишься.

Шнейдер широко, почти заговорщицки, ему улыбается; его глаза вдруг становятся прозрачными и веселыми. Брюне, качая головой, смотрит на него. Он думает: какая странная дружба.

— Пошевеливайся!

Он подталкивает впереди себя Мулю. Снаружи оба шлепают по грязи. Мулю стонет:

— Ох-ох! Мы с тобой простудимся.

— А ты думай о парнях, которые ожидают нас на Черной Площади.

— Так разве от этого согреешься…

Он семенит в темноте, тяжело дышит и постанывает. Внезапно он прекращает стонать, поднимает голову и говорит таинственно и возбужденно:

— Напрасно Шнейдер отказался перейти к нам.

— Он очень любит своих товарищей, — безразлично отвечает Брюне.

Мулю усмехается.

— Возможно. Только его товарищи совсем его не любят.

— Послушай! — возмущается Брюне. — Что ты можешь об этом знать?

— Они говорят, что он слишком активен.

— Слишком активным быть нельзя, — сухо отвечает Брюне.

— Но они мне так сказали. Они говорят, что не знают, о чем он думает, и что ему не место в их комнате, потому что он не из ваших.

— Пусть они мне это скажут, — говорит Брюне.

Он расстроен из-за Шнейдера, но не так уж удивлен: это в порядке вещей, люди не любят, если кто-то слишком активен, мученики внушают им страх. Брюне ускоряет шаг: кончится тем, что они его возненавидят, и это усложнит работу. Он вдруг решает: не надо скандалов, сегодня вечером он будет спать у меня, я ему это прикажу.

— Эй, Брюне!

Из барака выходит Тибо, округлый и смешливый малый. Брюне дружески ему улыбается: тот хорошо выполняет поручения, хоть он и радикал-социалист.

— Привет!

Тибо останавливается, его маленькие глазки слезятся на широком плоском лице, его мучит холод.

— Черт возьми, а морозец кусается! Ты идешь на Черную Площадь?

— Мне нужно взять десятерых.

— А мне пятнадцать. Проклятье, до чего не хочется тащиться по такой погоде.

Они погружаются в тишину, их обволакивает мутный желтый фосфоресцирующий свет; пока они идут, из тумана один за другим выплывают бараки. Лагерь пуст, они скользят между двумя рядами кораблей-призраков. Вдруг бараки исчезают, остается нейтральная полоса, тусклый туман. Они расталкивают эту грязную муть, их подошвы скребут твердую почву. Брюне останавливается перевести дух, неподалеку шевелятся тени. Брюне подходит, здоровается с Косме, Астрюком, Риулем, с другими старостами бараков. Они подвижны и значительны, обтянуты английскими кителями, можно подумать, что они офицеры.