Смерть в чужой стране - [56]

Паола подошла к нему и положила руку на плечо:

— Мне жаль, Гвидо. Так жаль ее.

— Ей было не больше тридцати, — сказал он. — Все эти годы в училище, вся эта работа. — Ему показалось, что ее смерть была бы не такой несправедливой, если бы при жизни она больше развлекалась. — Надеюсь, ее семья не поверит.

Паола опять прочла его мысли.

— Если полиция и армия что-то говорят тебе, лучше в это поверить. И я уверена, что все выглядело очень естественно, очень убедительно.

— Бедняги, — сказал он.

— А ты не мог бы… — Она осеклась, вспомнив, что Патта велел ему не вмешиваться.

— Если смогу. Плохо уже и то, что она умерла. Не нужно им верить в это.

— То, что ее убили, не лучше, — сказала Паола.

— По крайней мере, она не сама это сделала.

Они стояли оба под осенним солнцем, думая о том, что значит быть родителями, и о том, что хотят знать родители о детях и что они должны знать. Он понятия не имел, как лучше, как хуже. По крайней мере, если ты знаешь, что твой ребенок был убит, в твоей жизни появляется мрачная надежда на отмщение тому, кто это сделал, хотя вряд ли это утешение.

— Мне следовало позвонить ей.

— Гвидо, — сказала она, и голос ее прозвучал твердо. — Не надо. Потому что тогда тебе пришлось бы читать чужие мысли. А ты этого не умеешь. Так что не надо думать об этом. — Он удивился, потому что в голосе ее звучал настоящий гнев.

Он обнял ее за талию и привлек к себе. Так они стояли, ничего не говоря, пока колокола на Сан-Марко не пробили десять.

— Что ты собираешься делать? Поедешь в Виченцу?

— Нет, пока не поеду. Я подожду.

— Что ты этим хочешь сказать?

— О чем бы они оба ни знали, они узнали это там, где работали. Это нить, которая их связывала. Должны быть другие люди, которые знают, либо подозревают, либо имеют доступ к тому, что они узнали. Так что я подожду.

— Гвидо, теперь ты хочешь, чтобы другие люди читали чужие мысли. Как они угадают, что нужно прийти к тебе?

— Я съезжу туда, но не на этой неделе, а потом обращу на себя внимание. Поговорю с тем майором, с сержантом, который работал с ними, с другими врачами. Там замкнутый мирок. Люди будут разговаривать друг с другом, они что-нибудь да узнают. — И пусть Патта идет к черту.

— Бог с ним, с Бурано, хорошо, Гвидо?

Он кивнул, потом встал.

— Наверное, я пойду прогуляюсь. К ланчу вернусь. — Он погладил ее по руке. — Мне нужно пройтись.

Он бросил взгляд на городские крыши. Как странно, великолепие дня не исчезло. Воробьи носились в воздухе и играли в пятнашки, чирикая от радости. А где-то далеко золото крыльев ангела на колокольне Сан-Марко сверкало на солнце, охватывая весь город своим сияющим благословением.

Глава 16

Утром в понедельник Брунетти явился на работу в обычное время и простоял больше часа, глядя на фасад церкви Сан-Лоренцо. За все это время он не видел никаких признаков деятельности ни на лесах, ни на крыше, которая была выложена аккуратными рядами терракотовых плиток. Дважды он слышал, как люди входили в его кабинет, но поскольку к нему не обращались, не стал оборачиваться, и они выходили, наверное, положив что-то ему на стол.

В десять тридцать зазвонил телефон, и он отвернулся от окна, чтобы взять трубку.

— Добрый день, комиссар. Это майор Амброджани.

— Добрый день, майор. Хорошо, что вы позвонили. На самом деле я сам хотел позвонить вам попозже.

— Сегодня утром было вскрытие, — сказал Амброджани без всяких вступлений.

— И?… — спросил Брунетти, зная, о чем речь.

— Сверхдоза героина, достаточная, чтобы убить двух таких, как она.

— Кто производил вскрытие?

— Доктор Франческо Урбани. Один из наших.

— Где?

— Здесь, в больнице Виченцы.

— Кто-нибудь из американцев присутствовал?

— Они прислали одного из своих врачей. Направили сюда из Германии. Он полковник, этот доктор.

— Он ассистировал или только наблюдал?

— Просто наблюдал за вскрытием.

— Кто такой Урбани?

— Наш патологоанатом.

— На него можно положиться?

— Вполне.

Сознавая вероятную неопределенность своего последнего вопроса, Брунетти несколько изменил его:

— Ему можно верить?

— Да.

— Значит, это действительно была передозировка?

— Да, к сожалению, это так.

— Что еще он нашел?

— Урбани?

— Да.

— Никаких следов насилия в квартире не было. Не обнаружилось никаких признаков того, что наркотики употреблялись раньше, но на правой руке сверху оказался синяк, а другой — на левом запястье. Доктору Урбани предложили считать, что эти синяки — результат падения.

— Кто высказал такое предположение?

Длинная пауза перед ответом Амброджани, вероятно, выражала укор: незачем, мол, вообще задавать такие вопросы.

— Американский врач. Полковник.

— А каково мнение доктора Урбани?

— Что эти отметины не результат падения.

— Есть другие следы от игл?

— Нет, ни одного.

— Значит, она вколола себе сверхдозу в первый же раз?

— Странно, верно? — спросил Амброджани.

— Вы ее знали?

— Нет, не знал. Но один из моих людей работает с американским полицейским, чей сын был ее пациентом. Он говорит, что она очень хорошо обращалась с мальчиком. В прошлом году он сломал руку, и сначала его лечили очень плохо. Врачи и медсестры действовали грубо, неосторожно, знаете, как это бывает с хирургами, — вот он и стал бояться врачей, бояться, что они снова сделают ему больно. Она была с ним очень добра, уделяла ему массу времени, все делала не торопясь, с уговорами.