Смерть смотрит из сада - [58]

Журналист шевельнулся, пробормотав:

— Идиоматический оборот… Я употребил, не придавая значения!

— Вот ваша фраза, ответ на вопрос Вышеславского, любили ли вы его дочь: «Любил, но в отличие от некоторых пальца ее не посмел коснуться».

— Всего лишь в том смысле, — вскричал Померанцев, — что она не была моей любовницей!

— Как многие другие, да?

Иван Павлович поймал откровенный («обнаженный») взгляд журналиста, подумал: «А чем, в сущности, я отличаюсь от него?» — и отвел глаза.

— Вы правы: всего лишь идиоматический оборот. Но на воре шапка горит. И именно после этой невинной фразы академик выгнал вас вон, потом разыскал и подарил браслет. Расхожее словосочетание, употребленное в момент преступления, обретает другую окраску, привкус крови, фиксируется на убийстве.

— Я не знал о мертвом пальце! Какие-то «египетские казни»…

— Да, вы не приезжали ни прощаться с покойницей, ни на похороны. Здесь был Николай Алексеевич.

— Клянусь вам: о таком извращении я не подозревал! Старик стоял, склонившись над гробом, закатное солнце освещало мертвое лицо… услышал мои шаги, вздрогнул и взглянул с таким ужасом, что до сих пор мне помнится этот взгляд. И тут же ушел.

— Он держал что-нибудь в руках?

— Я смотрел на Полину, я не… Кажется, руки он прижимал к груди, к широкому стеганому халату с большими карманами.

— Понятно. Он унес обрубок и нож… «вынул ножик из кармана».

— Да, вернулся, уже переодевшись. И сказал: «Я не владею собой, извините, и иногда совершаю поступки экстравагантные». Я понял так, что он извиняется за свой внезапный уход, я все относил за счет скорби по дочери… И академик хранил набальзамированный обрубок тринадцать лет?

— Ну, для ученого такого, самого высокого ранга, найти руководство и материалы не проблема.

— Натуральная некрофилия!

— Да, этот процесс можно трактовать и как стремление к разрушению жизни, разложению ее на части, пристрастие ко всему омертвелому. Фетишизм с французского переводится как «идол» — культ неодушевленных предметов. Культ, понимаете? Он не смог избавиться от мертвого пальца, даже почуяв реальную опасность. Или не успел.

— Опасность? От кого?

— От вас обоих, так он понял, от бывших поклонников дочери. Так называемый «сверхчеловек» непременно имеет некую червоточинку внутри, которую прикрывает гордыней. Академик не смог устоять перед славой, признанием действительно глобальных заслуг и согласился на книгу. Тут все и началось. Первая встреча с вами, Филипп Петрович, прошла успешно, вы договорились о второй?

— На среду.

— А явились во вторник, неожиданно и тайно. Вышеславский и в мыслях не держал, что вы в своем роде сексуальный монстр… как выразился ваш друг, занимаетесь любовью со всем, что движется.

— Иван Павлович, прошу прощения, искренне прошу. Не устоял. Но нам ли с вами сводить счеты… — Журналист улыбнулся, Юлия резво вскочила, вышла на крыльцо, опять вернулась.

Математик отвечал:

— Ну, может, и не нам с вами, однако… все эти мелкие пакости, к сожалению, имеют большое значение в нашем случае, поэтому я их касаюсь. В понедельник журналист закрутил с Юлей, во вторник приехал поразвлечься — тут-то его в рощице и застигли дед с внуком. Впервые за тринадцать лет (к тому же в крепком градусе) Филипп Петрович увидел Сашу, и разговор с Вышеславским невольно принял трагическое направление. Ваше слово.

— Академик предупредил, чтоб я не вторгался в запретную тему — смерть Полины — при внуке: воспоминания для мальчика мучительны, Саша долго болел. «Он до сих пор уверен, что убил свою мать?» — поинтересовался я.

— Вопрос двусмысленный, со скрытым подтекстом.

— Нет, нет! Я просто имел в виду: убийство и несчастный случай — отнюдь не тождественны.

— Вышеславский вас понял по-другому.

— Очевидно, да. Он так посмотрел… и уточнил чуть ли не с угрозой: «Вы на что намекаете?» Я еще пошутил: репортерская любознательность. И дернул же меня черт спросить про второго ребенка: его допрашивали? У меня, как напьюсь, гуманизм проявляется некий… к слезинке ребенка. «Кого там допрашивать! — отмахнулся старик. — Он еще младше Саши. Или вы думаете, мой семилетний внук, как джентльмен без страха и упрека, взял на себя чужую вину?» Настроение его стремительно падало. «Хотите написать детективчик про меня и моих близких?.. Вы даже не пришли проститься с дочерью». Он говорил с такой язвительностью, что меня зло взяло и я высказался: «В отличие от некоторых я пальца ее не посмел коснуться».

— И он вас выгнал.

— «Подите вон!» Я совсем взбесился и ляпнул: «Вы еще об этом пожалеете!»

— О чем?

— О несостоявшейся книге, разумеется.

— Вот тут-то академик и уверился, что перед ним шантажист. Кого вы подразумевали под «некоторыми»?

— Натурально, отца Саши.

— И вам в голову не пришло, что он подслушивает ваш разговор.

— Вы уверены?

— Саша выдал себя, буквально (по другому поводу) повторив слова деда: «джентльмен без страха и упрека» (обычное словоупотребление — «рыцарь»). Помнишь, Анна? — Она кивнула. — Ну и моя уверенность исходит из ситуации в целом… старик недаром уточнил: «Не пришли проститься с дочерью». Вас не было тогда у гроба, но вы ведете себя подозрительно: выслеживаете, намекаете, угрожаете. Стало быть, ваш друг поделился с вами кое-какой информацией. Вышеславский предполагает скрытый шантаж, на время отделывается от вас браслетом и связывается с Николаем Алексеевичем — убедиться в своих подозрениях.