Смерть смотрит из сада - [5]

— Господи, как хорошо иногда пожить! — сказал старик, усаживаясь в плетеное кресло (по-утреннему элегантный, в серо-стальной тройке и галстуке; Саша был одет уже по-дачному — майка и шорты, так называемые «бермуды»). — Гениальная идея пришла тебе вчера в голову.

— Ивана Павловича надо за это благодарить.

— Обручев — очень талантливый ученый, — покивал дедушка. — Эстет, эрудит, в своем роде философ… не замыкается в математике, чему я даже завидую. Стало быть, вы его знакомая?

— На меня вчера дегенерат напал.

— Дегенерат? — Густые седые брови старика поползли наверх.

— Так Саша выразился. Меня столкнули на рельсы под поезд, — проговорила Анна печально. — А Иван Павлович спас.

— М-да, вырождаемся, «крутой»… вожделенное нынче словцо… крутой маразм и до нас докатился. А как вы вообще в нашу Вечеру попали?

— Мне пообещали деньги отдать, долг еще родителям, но никто на платформе не появился.

— Как же родители вас одну отпустили?

— Она сирота, — вставил Саша.

— Простите, деточка. Мы вчера ночью не успели поговорить, но в дальнейшем…

— Нет, вы все должны про меня знать. Я — Анна Ярославовна Рюмина, студентка филфака.

— Анна Ярославна. — Старик улыбнулся, прищурился, морщинки на лице собрались в гримасу. — Кто же были ваши родители?

— Мама — детсадовская воспитательница, а папа — артиллерийский офицер.

— Где служил?

— На Дальнем Востоке, а потом в Москве. Мы — москвичи, с Большой Полянки.

— Что я хотел… — Александр Андреевич провел по лицу рукой в старческих веснушках, слегка дрожащей. — Ах да! Саша, сходи принеси бутылку коньяку. — Он достал из внутреннего кармана пиджака большую связку ключей.

— Из секретера?

— Да, да. И три стопки. Вам сколько лет?

— Восемнадцать.

— Прекрасный возраст… Ну да завтра мы поговорим обо всем подробнее. — Он снова прищурился и произнес задумчиво, словно читая стихи: — Итак, два Ангела уже пришли…

Пришел Саша. Дедушка разлил смугло-золотистую жидкость, поднял хрустальный сосудик.

— Помянем дочь, Сашину маму. Сегодня тринадцать лет, как она скончалась.

«Они ходили на кладбище! — сообразила Анна и выпила до дна; голова слегка закружилась. — Как жалко и как прекрасно жить!..»

Дедушка закурил трубку с оригинальным изогнутым мундштуком, заговорил неторопливо:

— Потомственная интеллигенция, к которой я и мой внук принадлежим, всегда шла, так сказать, своим путем.

— Своим путем, — подхватил внук с усмешкой, — а шла туда же — на кладбище.

— Ну, ну, Сашок… Так вот, испокон веков, называя себя «солью земли», мы были умные, но не мудрые. И последнее время я начал размышлять: есть ли жизнь после смерти.

— Серьезно?

— Может, с моей стороны и поздновато: ведь очень скоро я узнаю несомненно, стопроцентно.

— Ну и как, есть?

— Боюсь, что да.

— Не бойтесь, — заявила Анна в приятнейшем головокружении. — Это очень радостно, что там нас, может быть, ждут.

— Смотря кто ждет, — вставил Саша, а старик продолжал воодушевленно:

— Дети мои, святые боялись, даже Сын Божий боялся. Страх смерти движет миром, прогресс придуман, чтоб его приглушить. Впрочем, это проблемы моего возраста, не вашего.

— Деда, ты делал бомбу по велению времени и потому что твои мозги для этого созданы.

— Кстати, о времени… — Дедушка отогнул рукав пиджака. — Двадцать минут девятого. Пойду-ка пошевелю мозгами.

— Коньяк оставь, может, мы еще выпить захотим.

— Как тебе угодно, Сашенька. — Старик выбил пепел из трубки в медную пепельницу и как-то встрепенулся, вздрогнул. — Господи, налей! Налей всем! — Взглянул на Анну. — Ведь сегодня день его рождения, двадцать лет.

— Какое жуткое совпадение! — выпалила Анна, тут же прикусив язык (буквально даже почувствовала солоноватый привкус крови во рту. «Так тебе и надо! Какая бестактность, совсем нельзя пить!»).

— Да, да, — пробормотал старик отстраненно. — Сашок — единственное, что у меня есть на свете. Здесь все, и прежде всего я сам, все принадлежит ему. За тебя, мой дорогой! Юности, мужества и ума тебе не занимать. Дай Бог мудрости…

ГЛАВА 3

Она убрала со стола, помыла посуду (молча, преувеличивая свой промах, да и язык болит) и праздно растянулась в дачном кресле, не в силах, кажется, пошевелиться.

— Устала?

— Ужасно.

Он протянул обе руки и нежно, слегка прикасаясь, погладил ее по лицу. «Какой красивый!» — в который раз подумалось, и голова закружилась от острого пряного аромата то ли табака, то ли коньяка.

— Смотри, больше так не надрывайся.

— Не буду.

— Даешь мне слово?

— Даю.

В банальных репликах крылся подтекст, который тревожил и радовал.

— Какая ты красивая, — сказал он, словно подслушав. — Хочешь коньяку?

— Ой, он такой пьяный! Пить хочу, умираю. — Она жадно осушила высокий хрустальный стакан. — У вас такая вода вкусная.

— Из нашего колодца в саду, там на дне кусок промышленного серебра, очищает воду. Сейчас я тебе свежей принесу.

— Да не надо… (Но он уже побежал на кухню, вернулся с ведром.) Тут еще половина.

— Нет, свежей, холодной! Пойдем, я покажу, как набирать.

Они вступили на травянистую тропку под сень сиреней, как вдруг серебристый голосок позвал: «Саша!»

— Я сейчас. Юльке чего-то надо!

Он исчез, нахлынули звуки старого танго… кажется, «Маленький цветок», да. Анна углубилась в зеленый трепещущий тоннель, который вывел на лужайку с нескошенной травой. Колодец, над ним стройный каштан, за ним заросли — пленительный пейзаж в закатных лучах.