Смерть швейцара - [73]

Ольга глянула в экранированное пуленепробиваемым стеклом окно мощного автомобиля и увидела очертания знакомых улиц. Они, петляя, вели от станции метро Таганская в глубь жилого массива, застроенного старинными зданиями. Большая часть из них зияла черными глазницами пустых окон и была обнесена глухими заборами — в ожидании того времени, когда начнется реставрация этой части города, помнившей еще нашествие французов 1812 года.

— Сюда, пожалуйста, — сказала она, указывая рукой на поворот, за которым скрывался дом. Петрик, повинуясь ее команде, заехал в тесный дворик, приглушил мотор и, повернувшись к ней, спросил:

— Где лучше остановиться, чтобы нас не было видно ни с улицы, ни со двора?

— Это трудно, — ответила Ольга, стараясь не смотреть на шофера: его остановившийся, акулий взгляд несказанно ее пугал. — Ваша машина просто не может не бросаться в глаза. — Пассажирка на секунду задумалась. — Но здесь есть гараж с забытым древним «москвичом». Если никто не поставил машину в проем между стеной дома и гаражом, то этот загончик — ваш.

Петрик мигом отыскал указанный Ольгой пенал и виртуозно завел в него машину, не коснувшись полированным крылом ни шершавой каменной кладки, ни проржавевшей стены гаража. Этот своеобразный мешок был настолько тесным, что открыть двери и выбраться из автомобиля оказалось непросто. Никто, однако, выходить из машины не торопился. Меняйленко задумчиво барабанил пухлыми волосатыми пальцами по сверкавшей никелем крышке выдвижной пепельницы.

— Почему мы не выходим? — заволновалась Ольга.

— Скажите, Оленька, кто, помимо вас с Пашей, жил в квартире? — спросил администратор, пропуская мимо ушей взволнованный женский лепет.

— Пенсионерка Клара Альбертовна Цыпко, чрезвычайно любопытная особа. В том смысле, что ей очень нравилось подслушивать у нас под дверью.

— Отлично. Как вы думаете, она испугается, если вы заявитесь к ней в десять часов вечера с компанией незнакомых мужчин? — Меняйленко пожевал губами и добавил: — Не спешите. Прежде чем отвечать, хорошенько подумайте. К вам лично она не питала неприязни?

— Да нет. Она меня даже в какой-то степени любила. Правда, Паша ей нравился, по-моему, больше. Меня она считала свиристелкой, а его — серьезным человеком, — помедлив, сказала Ольга, не совсем понимая, зачем Меняйленко все это нужно. — А насчет того, чтобы к ней заявиться, в этом ничего невозможного нет. Скажу, допустим, что снова хочу снять эту комнату. Дескать, прогуливалась тут неподалеку с друзьями, вот и решила зайти — узнать, не занята ли она. Старуха Цыпко была у Антонины Селиверстовны, хозяйки комнаты, чем-то вроде домоправительницы. Когда нужно было, она могла и об условиях найма договориться, и деньги передать. Антонина-то в Серпухове живет, у двоюродной сестры, поэтому в Москву наезжает не часто. Правда, иногда звонит, проверяет, как да что. А мужчины — это даже хорошо. Клара Альбертовна мужчин любит.

— Тогда нам пора. Время-то уже позднее, — промолвил администратор и с видимым трудом протиснулся наружу. Когда Ольга и двое мужчин в темных пальто тоже оказались на улице, Меняйленко принял от Петрика запакованную в бумагу картину Ольги. Она, признаться, никак не могла взять в толк, зачем мазня княжны Усольцевой понадобилась администратору, но вопросов не задавала. Их было опять слишком много, и стоило только затронуть один, как следом пришлось бы задавать еще и еще, а Меняйленко было явно не до разговоров.

По узкой протоптанной в снегу тропинке Ольга повела мужчин к знакомому подъезду. Над ним раскачивался старый ржавый фонарь, светивший тускло и неровно. Даже администратор недовольно поморщился: уж больно тягостное впечатление производил этот двор. Зато Ольге было наплевать: она привыкла к нему, к дому, к комнате, которую они с Пашей здесь снимали и где были невероятно счастливы. По крайней мере, Ольга могла с полной уверенностью сказать это о себе. Что чувствовал и переживал в то же самое время Паша, для нее до сих пор оставалось неведомо. Впрочем, с тех пор, казалось, минул уже не один десяток лет, и этот короткий период в ее жизни все дальше и дальше уходил в прошлое.

Ольга отворила дверь подъезда и стала подниматься по грязной лестнице с пролетами бесконечной длины. По счастью, их оказалось всего два. Она надавила на кнопку звонка, подав два сигнала — один длинный, другой — короткий.

Прошло довольно много времени, прежде чем за дверью послышалось какое-то шевеление и знакомый голос Клары Альбертовны спросил:

— Кто там?

— Это я, Оля Туманцева, ваша соседка — помните? Мы с Павлом Александровичем снимали комнату у Антонины Селиверстовны.

Сначала за дверной створкой установилось продолжительное молчание. Оно свидетельствовало о том, что память у Цыпко уже не та, и вспомнить, кто такая Оля Туманцева, ей сразу не удалось, но потом заскрежетал, проворачиваясь в старинном замке, ключ, и дверь наконец отворилась. Клара Альбертовна — в халате, тапочках, надетых на толстый шерстяной носок, с полотенцем на голове — устремила сквозь толстые стекла очков подозрительный взгляд на поздних нежданных гостей.

Ольга, однако, так лучезарно ей улыбалась, а стоящие за ее спиной мужчины были столь интересны и хорошо одеты, что подозрительность в ее взгляде уступила место радости предстоящего общения.