Смерть швейцара - [64]

Помимо военных хирургов, Анастасия Анатольевна питала особенную привязанность к военной форме. Ее коллекции акварелей, изображавших русский мундир прошлых веков, мог позавидовать даже Исторический музей. Представители этого музея, кстати сказать, неоднократно покушались на ее собрание, но княгиня Собилло стояла за свои акварели, как артиллеристы батареи Раевского за свои высоты.

— После моей смерти — пожалуйста, — обыкновенно отвечала она сотрудникам музея. — Более того, я вам эти акварели откажу в завещании бесплатно и попрошу сына проследить, чтобы вы их получили, но пока я жива...

Тут она принимала такой величественный вид, что сотрудники, печально понурив головы, удалялись не солоно хлебавши, не пытаясь более увещевать суровую женщину.

В другое время Ольга, возможно, весело посмеялась бы над эскападами генеральши, но сейчас в ее душе царили печаль и полнейшая неразбериха. В суете последнего дня перед отъездом Ольга совершенно упустила из виду, что ни адреса, ни телефона Аристарха у нее не осталось. Ее новый возлюбленный был здесь, рядом — в Москве, а она даже не могла поговорить с ним по телефону.

А все этот Меняйленко, говорила она себе, глядя, как за окном поезда пролетали покрытые снегом нивы, столь любезные сердцу поэта Некрасова, хотя, признаться, ни крестьян, ни пахотного дела он не любил и писал о них лишь для того, чтобы войти в историю демократического движения России. В этом, по крайней мере, ее убеждал ответственный секретарь редакции Владимир Ахметдинович, пытаясь поразить коллегу своей эрудицией и широтой взглядов на непререкаемые авторитеты.

Меняйленко развил бурную деятельность, не дав Ольге ни разу больше повидаться с ее Листиком.

— Если вы ему по-настоящему понравились — он вас сам найдет, — заметил он резко, сопровождая девушку в Управление внутренних дел. — С князьями, девочка, всегда так. Нужно, чтобы они вас сами отыскивали и просили об услуге. Если просите вы, то мгновенно превращаетесь в жалкую личность с протянутой рукой. А попрошаек, как известно, господа терпеть не могут. Во времена славные Екатерины, — доверительно обратился он к ней, — у вельмож существовал особый лакей для того, чтобы отгонять от господина просителей. Так-то.

Как бы то ни было, с помощью Меняйленко удалось довольно быстро уладить дело с первозванской милицией, и Ольга получила свободу следовать, куда ей заблагорассудится. Правда, майор Неверов в конце разговора гипнотизировал ее взглядом, многозначительно вздыхал и говорил, что ее, возможно, вызовут в Первозванск еще не раз, но Меняйленко в машине отмел его поползновения простым движением руки.

— Ерунда это все. Мент вас брал на пушку — как говорится, на всякий случай. Он уже поставлен в известность, что люди, стрелявшие в вас, не местные, приехали из Усть-Волжска и давно уже числятся во всероссийском розыске как профессиональные бандиты и убийцы. — Меняйленко взял Ольгу за руку и слегка ее пожал. — Это теперь не его епархия. Неверову осталось только констатировать попытку покушения на известную особу Из Москвы и указать в отчете, что при этом деянии нападавшие были убиты. Вы здесь оказываетесь ни при чем — слишком мелкая сошка, — добавил он с иронической улыбкой.

Ольга была не в обиде. Она-то отлично знала, какого мнения обо всем этом деле Александр Тимофеевич. Особенно после решительного разговора, последовавшего в ночь за покушением. И ему, и ей тогда многое стало ясно, и она понимала, что следствие далеко еще не закончилось. Но получалось так, что ее, Ольгу, от него отлучали и спроваживали потихонечку в столицу. Меняйленко считал, что теперь Ольга ничего, кроме головной боли и лишних беспокойств, не в состоянии ему принести. Разумеется, ничего подобного он ей не говорил, но она отлично поняла это. Усадив ее в купе и поставив рядом с ней на сиденье багаж, он мрачно произнес:

— Теперь у вас, Оленька, одна задача — остаться в живых. Тот, кто дважды пытался вас убрать, все еще разгуливает на свободе. Те два трупа у Главпочтамта — не в счет. Был бы заказчик, а исполнители найдутся всегда.

Ольга понимала, что администратор намеренно сгущает краски и, на его взгляд, особой опасности нет. Тем не менее, ей было неприятно. «Был бы заказчик, а исполнители найдутся...» Жуть!

В версии о двойном покушении на нее отсутствовало главное — мотив преступления. Вернее, мотив имелся, да еще какой — полотно Рогира ван дер Хоолта, стоившее не один миллион долларов. Но Ольга до сих пор не могла осознать собственное место в этой замысловатой игре. По этой причине в ее душе присутствовала некая раздвоенность: с одной стороны, она знала, что за ней охотились и, возможно, будут еще охотиться, с другой — она никак не могла нащупать под всем этим реальной основы, и потому угроза со стороны неизвестных выглядела довольно эфемерно. Как резонно заметил Меняйленко, она «мелкая сошка» и оттого, должно быть, и в самом деле никому не нужна.

По правде сказать, администратор не слишком верил в теорию Ольги о тождестве «Этюда 312» со знаменитым портретом «Молодого человека с молитвенно сложенными руками». Он старался избегать в разговорах этой темы, но Ольга чувствовала, что Меняйленко знает нечто, мешающее ему эту теорию принять. С другой стороны — он и не отвергал ее полностью. В свои планы Меняйленко, как всякий хороший контрразведчик, никого не посвящал. Поэтому Ольга уезжала с ощущением собственной неполноты — в ее первозванском существовании все словно бы остановилось посередине, все несло отпечаток незаконченности: и отношения с Аристархом, и попытка разведать, что стало с картиной Ван дер Хоолта, и даже — как ей ни страшно было об этом думать — история с покушениями на ее жизнь.