Смерть шута - [22]

Во время первой мировой войны Ингрэм был ранен в ногу, после чего она у него не сгибалась в колене. А Раймонд, поскольку был признан правительством (благодаря некоторым усилиям влиятельных знакомых отца) важным производителем продовольствия, получил броню и не был призван в действующую армию. Но вот с родителями Ингрэму повезло – мать завещала ему небольшую ферму Дауэр Хаус, принадлежавшую ей, а у отца он всегда ходил в любимчиках.

Отец не жалел на него денег, будь то оплата дорогой операции жене Ингрэма Майре, плата за обучение школьников Рудольфа и Бертрама, выплата вознаграждения полудюжине наемных загонщиков для охоты или еще что-либо подобное, например, строительство гаража... Нечего и говорить, что все это страшно раздражало Раймонда, а кроме того, ведь Ингрэму по завещанию досталось все материно наследство... Нет, конечно же, по закону Раймонд должен был впоследствии, как старший сын, унаследовать имущество отца, но то, что мать не упомянула его в своем завещании, было для него тяжелой обидой...

Он был очень одинок, хоть и окружен братьями, в поместье, где он знал каждый камень, каждую травинку, а ведь он единственный из сыновей не был рожден здесь, в Тревелине. Даже Ингрэм, лучше всего знавший потайные пружины в сердце Раймонда, не мог догадываться о том, насколько глубоко это было неприятно Раймонду. Раймонда всегда в глубине души уязвляло то, что он родился за границей...

А дело было так. Адам Пенхоллоу увез свою молодую жену в свадебное путешествие, в котором их сопровождала Марта, прислуживавшая Рейчел еще в родительском доме. Потом, когда родился Раймонд, к ним, кажется, присоединилась еще и Делил, сестра Рейчел. Так что Раймонду было уже три месяца, когда он впервые попал в отчий дом, в отцовское поместье. Все остальные, Ингрэм, Юджин, Чармиэн, Обри, близнецы и даже Клей – все они впервые увидели свет Божий именно здесь, в Тревелине. Казалось бы, ерунда, но британские законы имеют множество входов, а выходов почти лишены, так что полноценные права Раймонда не то чтобы были преуменьшены этим обстоятельством, но как-то поставлены под сомнение...

Кроме того, не было никакой возможности совладать со своеволием старика Пенхоллоу. Он был крайне эксцентричный самодур, хотя ни у кого не повернулся бы язык назвать его безумцем. Правда, их старинный сосед и знакомец, Джон Пробэс, сказал как-то, что Пенхоллоу просто был рожден не в то время, какое надо.

Сосед еще помнил деда Адама, пьяницу, заядлого лошадника, настоящего сквайра девятнадцатого века, который как раз и промотал большую часть своего имения. Адам Пенхоллоу отличался от своего деда только в одном – он не промотал и не распродал своего имения, а только заложил его в банке.

В Адаме Пенхоллоу сочеталось, казалось бы, несочетаемое. С одной стороны, он мог годами хранить кучи золотых монет в тяжелом несгораемом сейфе, нося ключ от него чуть ли не на груди. А с другой стороны, он щедрой рукой способен был одарить несколькими сотнями фунтов кого-нибудь, даже случайного человека, несколькими сотнями, которые накапливались годами... Делал он это исключительно по собственной воле, по прихоти, руководствуясь отнюдь не соображениями материальной выгоды, а только минутным своим настроением.

Он выдавал огромные суммы денег тем своим детям, которым посчастливилось угодить ему, в хорошем настроении кидал пригоршни золотых фунтов стерлингов своим слугам, а сына одного из них, Рубена Лэннера, послал в качестве поверенного для закупки старинной мебели на аукцион, выдав ему на руки для этого наличными более тысячи фунтов!

Наконец, местный викарий часто оставался ни с чем, когда просил немного денег на нужды бедных прихожан или ремонт церквушки, и ему Адам Пенхоллоу часто представлялся царем Мидасом, который не ведает истинной цены золота... Старому Адаму доставляло также особое удовольствие изводить Раймонда угрозами послать Джимми Ублюдка в банк с подписанным чеком на предъявителя, если Раймонд почему-либо отказывался съездить сам по первому слову отца...

Сейчас в кармане у Раймонда как раз был один из таких чеков, полученный им от отца в завершение утренней беседы. Их встречи редко проходили без трений, но эта выдалась особенно трудной. Раймонд отправился к отцу сразу после завтрака и нашел того в страшном раздражении, криком, кричащим на Марту, которая с виноватым видом убирала его спальню. Как только вошел сын, Пенхоллоу переметнулся на него и сразу же попытался затеять ссору.

На гнев Пенхоллоу все сыновья реагировали по своему. Юджин всегда умел перевести все в шутку благодаря своему изощренному умению разговаривать с людьми. Ингрэм и близнецы успокаивали гнев отца тем, что сразу же смирялись и соглашались с ним. Раймонд всегда мрачно стоял у камина, выслушивал отцовские выкрики, сжав руки в кулаки в карманах бриджей так, что суставы похрустывали, и лицо у него было непреклонное... Ничто не могло так разозлить Адама Пенхоллоу, как это упорное нежелание ответить на оскорбления или проявить покорность.

– Ты что же, оглох?! – орал он сыну в то утро. – Когда не надо, у тебя язык-то развязан!