Смерть считать недействительной - [39]
Кузнецов еще несколько шагов идет в раздумье над моим вопросом, но где же сыскать ответ, если не знаешь его? И Кузнецов отламывает ветку у ели и сосредоточенно принимается очищать ее от хвои. Неизвестно, зачем ему это нужно.
Кобыла наша немного отдохнула. Мы снова усаживаемся в сани, устраиваемся поудобней. Кузнецов лихо стегает лошаденку голой еловой веткой:
— Ну ты, лодырь! Н-но!
Мы тащимся по окончательно раскисшему проселку дальше. Нескоро еще Чернов встретится с сыном…
1942
Из фронтовых блокнотов
Я помню, как сейчас, первые месяцы войны, август сорок первого года. В районе Усть-Луги не спеша движусь через светлую сосновую рощицу, напоенную душным осенним запахом хвои, на KП нужной мне стрелковой дивизии. Никто не знает точно, где КП.
Задание редакции, по которому я направляюсь, не столь уж спешное; прилечь бы мне тут на землю, на ковер из опавших рыжих иголок да и храпануть часа три-четыре-пять. Сколько дней уже ее высыпался!
Но неожиданно фриц открывает бесприцельный артиллерийский огонь по рощице: так, для острастки.
В нескольких шагах от меня стоит подвода, доверху нагруженная сеном. Кони из нее выпряжены. На самой горе блаженно раскинулся парень с босыми ногами — спит.
Когда начался обстрел, из-под подводы вылез второй хлопец и дотянулся до босой ноги верхнего.
— Ваня, а Ваня! Проснись давай! Не слышишь, что ли: война началася!
Кстати, во время этого же обстрела я убедился, что не выдумка то, о чем рассказывают бывалые военные: что во время воздушных тревог и артобстрелов старые опытные лошади, так же как старые опытные бойцы, ложатся на землю и лежат неподвижно. А молодые кони нервничают и носятся без толку с места на место, как молодые бойцы.
Запись беседы с политруком Орищенко (пульрота 3-го батальона 336-го сп; Калининский фронт, июнь 1942 года):
— Есть у нас один такой боец, вторым номером в пулеметном расчете, — Кочергин. Вижу: мрачный ходит. А почему? Не знаю, молчит.
Потом я заприметил: как получит письмо из дому, письмо — в карман и мрачнеет. Непорядок!
Вызываю его:
— Что сопите, Кочергин?
— Характер такой.
— Меняйте, — говорю, — характер!
Но — не подействовало.
Тогда второй раз вызываю его.
— Ну-ка, дайте мне последнее письмо, которое получили. Что там мне нельзя читать, вычеркните, а остальное дайте.
Он не стал вычеркивать ничего, дал прочесть всё. Вижу: действительно черт знает что! Дров у семьи нет, жена осталась без работы, и хоть бы кто-нибудь там тряхнулся, что нельзя же так!
Пошел я к комиссару батальона, попросил написать его от себя в райком партии, сам тоже справку сочинил — И в сельсовет…
И переделался характер у Кочергина. Повеселел мой второй номер, приходит, сам письмо протягивает:
— Разрешите, товарищ политрук? Читайте, из дому пришло!
— Всё читать можно?
— Всё!
Прочел: помогли семье. И даже мне привет от его жены есть. А то, скажите пожалуйста, характер! Какой на войне может быть характер!
Лучший полковой дом отдыха на Калининском фронте летом 1942 года был организован, пожалуй, 336-м стрелковым полком. Полк стоял тогда в стабильной обороне на самом берегу Волги. Волга в верховьях — река узкая, несколько десятков метров. На одном берегу ее закрепились немцы, на другом стояли мы. Длилось это долго. И 336-й сп решил создать для своих бойцов и командиров кратковременный (на день, два, три) дом отдыха.
Он пользовался громадной популярностью. Во-первых, получивший туда путевку имел возможность помыться в бане—настоящей, с березовым веником, с неограниченным количеством горячей воды, париться можно было хоть до девятого пота. Затем в доме отдыха была парикмахерская. С индивидуальными салфетками и с трюмо! Кроме того, желающие могли получить у парикмахера гармони и баяны, кто какие хотел: и с московским строем, и с ленинградским. И — самое — важное: разрешалось сколько твоей душе заблагорассудится спать! Вычистил винтовку, поставил ее в пирамиду — и спи хоть до второго пришествия (но, понятно, в пределах срока путевки)!
Вот кое-какие отзывы из «Книги отзывов и пожеланий дома отдыха 336-го сп» (имелась и такая!):
«Сравнивая с мирной обстановкой, здесь мало найдется различия. Дом отдыха даже великолепен для передовых бойцов! Уходя, очень благодарю обслуживающий персонал и командование части за старание и хороший уход за передовыми бойцами. Смерть немецким оккупантам! — Сержант Бибаев».
«Я, разведчик Михайлов, особо отмечаю повара товарища старшего сержанта Школова и обязуюсь после моего отдыха с новыми силами бить врага до последнего его разгрома».
«Очень благодарен повару Школову, командованию части, а также ансамблю песни и пляски за высококультурное и идейное обслуживание. Высказываю предложение сохранить его и на после войны как постоянно действующее художественное подразделение. Вперед, до полной победы над подлыми фашистскими захватчиками! — Старший сержант Смирнов А.».
Действительно, ансамбль песни и пляски (создали в полку и такой за время стабильной обороны!) регулярно выступал в доме отдыха. На веревке посреди горницы натягивали плащ-палатки. Многие из них были пробиты пулями, но это никого не трогало. Плащ-палатки изображали занавес. Наибольшим успехом пользовался «Мертвый труп» Чехова. Тихого земского врача Глеб Глебыча играл старший лейтенант Тимофеев. Он был в халате — халат для искусства уступал повар Школов. Для толщинки использовался противогаз — ничего, получалось вполне хорошо. Единственное, что несколько дисгармонировало с обликом Глеб Глебыча, — это шпоры на сапогах, старшего лейтенанта. Но, заядлый кавалерист, он так сжился с ними, что никто не решался сказать ему: лучше бы вы их, все-таки, на время спектакля сняли. И по совести признаться, никому они в общем не мешали…
