Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина - [84]

Как хороша была Розмэри в тот вечер в «Люксембурге», когда она стояла перед зеркалом в дамской комнате, спустив с плеч песцовое боа![91] Она побледнела и осунулась после болезни, и лицо ее стало тоньше и одухотвореннее. Она старательно подкрашивала губы.

Сандра, подойдя сзади, через ее плечо посмотрела на их сдвоенное отражение. Ее собственное лицо было как застывшая каменная маска, холодная и безжизненная. Оно не выдавало никаких чувств — лицо холодной жестокой женщины.

Увидев ее, Розмэри сказала:

— Ой, Сандра, я заняла все зеркало! Но я уже кончаю. Этот ужасный грипп меня доконал. Похожа на какое-то чучело. И к тому же все время слабость и болит голова.

Сандра спросила с вежливым участием:

— И сейчас тоже?

— Да, немного. У вас нет с собой аспирина?

— Есть пирамидон. — Она открыла сумочку и вынула таблетку. Розмэри взяла ее.

— Положу к себе на всякий случай.

Всю эту сцену наблюдала та самоуверенная темноволосая девушка, секретарша Бартона. Интересная девушка, можно сказать, красивая. У Сандры сложилось впечатление, что она недолюбливает Розмэри.

Затем они все вышли из комнаты — Сандра впереди, за ней Розмэри и следом за ними мисс Лессинг. Да, еще Айрис, сестра Розмэри. Совсем как школьница в своем белом платье. Огромные серые глаза, и такая взволнованная…

В зале они присоединились к мужчинам.

К ним тут же подбежал метрдотель и проводил их к столику. Они прошли через высокую створчатую дверь, и ничто не предвещало, что одна из них никогда больше не выйдет живой из этой двери.

Глава 6 Джордж Бартон

Розмэри…

Джордж Бартон опустил руку со стаканом и, по-совиному нахохлившись, уставился на огонь в камине.

Он уже достаточно выпил и поэтому впал в состояние, когда испытываешь к себе непреодолимую жалость.

До чего все же она была прелестна! Он просто с ума по ней сходил. И она это знала. Правда, ему всегда казалось, что она не принимает его всерьез.

И даже когда он в первый раз сделал ей предложение, у него не было никакой надежды.

Он мямлил и заикался. Вел себя как шут гороховый.

— Имей в виду… в любой момент — тебе стоит сказать только слово. Я знаю, все это напрасно. Ты на меня и смотреть не захочешь. Я ведь особенным умом не отличаюсь. Да и фигурой не вышел. Но ты знаешь, как я к тебе отношусь. Я хотел сказать… Я всегда в твоем распоряжении. Я знаю, шансов у меня никаких, но все же я решился сказать тебе об этом.

Розмэри рассмеялась и поцеловала его в макушку.

— Ты душенька, Джордж. Я буду иметь в виду твое предложение. Но в данный момент я вообще не собираюсь выходить замуж.

Он сказал тогда — совершенно искренне:

— И правильно делаешь. Не торопись. Осмотрись хорошенько и выбери достойного человека.

По-настоящему он никогда не надеялся. Вот почему он был так потрясен, когда Розмэри вдруг объявила, что согласна выйти за него замуж.

Она не была в него влюблена. Он это прекрасно знал. Да и сама она не скрывала этого.

— Мне хочется покоя, счастья, надежности. И все это ты мне можешь дать. Я устала влюбляться. Всегда что-то получается не так. А ты мне очень нравишься, Джордж. Ты милый, ты смешной, ты добрый, и ты думаешь, что лучше меня на свете нет. Мне ничего другого не нужно.

Он ответил несколько невпопад:

— Тише едешь — дальше будешь. Мы еще с тобой будем счастливы.

Он не ошибся. Они были по-настоящему счастливы. Правда, он всегда чувствовал себя немного униженным. Он готовил себя к тому, что не все будет гладко в их семейной жизни. Вряд ли Розмэри удовлетворит такой скучный муж, как он. Могут быть самые непредвиденные виражи. Он старался приучить себя к этой мысли. Правда, он надеялся, что увлечения Розмэри окажутся кратковременными и она неизменно будет к нему возвращаться. Если свыкнуться с мыслью, что это неизбежно, все будет в порядке.

Розмэри была к нему очень привязана; чувство ее было ровным и постоянным и существовало независимо от всех ее романов и флирта.

Он приучал себя спокойно относиться к ее романам, понимая, что при необыкновенной красоте и бурном темпераменте Розмэри они неизбежны. Единственное, чего он не предвидел, — это своей собственной реакции.

Его совершенно не беспокоил ее постоянный флирт с молодыми людьми, но как только появился намек на более серьезное увлечение…

Он сразу уловил в ней перемену: она постоянно теперь была оживлена, еще более похорошела и вся буквально светилась. Вскоре его догадки нашли конкретное подтверждение.

Однажды он вошел к ней в комнату и увидел, как она инстинктивно прикрыла рукой страницу письма, которое писала. Он сразу понял: она писала своему любовнику.

Когда она вышла из комнаты, он подошел к столу и взял в руки бювар[92]. Письмо Розмэри унесла с собой, но на промокательной бумаге виднелись свежие следы чернил. Он поднес ее к зеркалу и разобрал слова, написанные знакомым почерком: «Мой родной и любимый…»

Он почувствовал звон в ушах. В тот момент он понял, что должен был пережить муки Отелло[93]. Смешно говорить о каких-то разумных решениях. Естество все равно возьмет верх. Он готов был придушить ее. Готов был собственными руками зарезать этого негодяя. Но кто он? Хлыщ Браун? Или этот гордец Стивен Фарадей? Они оба пялились на нее.