Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина - [76]

Как же она глупа. Он смотрел на нее отчужденно, и в тот момент ему было уже трудно представить, что она могла волновать его. Глупость всегда вызывала у него раздражение, даже если она сочеталась с хорошеньким личиком.

— Забудьте про Тони Морелли, — повторил он мрачно. — Я говорю серьезно. Никогда не произносите этого имени.

Ему оставалось одно — срочно исчезнуть. Положиться на нее было бы безумием. Она могла все выболтать по первому своему капризу.

Она подарила ему обворожительную улыбку, но на сей раз он остался равнодушен.

— Не смотрите на меня таким зверем. Лучше пригласите на танцевальный вечер у Джароу на той неделе.

— Меня здесь уже не будет. Я уезжаю.

— Но ведь не раньше моего дня рождения? Неужели вы меня подведете? Я так на вас рассчитываю. И не говорите «нет». Не забывайте — я только что перенесла этот ужасный грипп и еще окончательно не пришла в себя. Мне нельзя перечить. Вы должны непременно быть.

Он мог тогда настоять на своем, все бросить и уехать.

Но… вдруг через открытую дверь он увидел Айрис. Она спускалась по лестнице, прямая и тоненькая. Бледное лицо, серые глаза под темными волосами. Айрис! И вполовину не так хороша, как сестра, но с характером, которого не хватало ослепительной Розмэри.

В тот момент он ненавидел себя за то, что все-таки поддался чарам старшей сестры. То же самое, наверно, чувствовал Ромео по отношению к Розалинде после встречи с Джульеттой[73].

Он мгновенно переменил решение. Теперь он твердо знал, что отныне его жизнь будет совсем иной.

Глава 4 Стивен Фарадей

Стивен Фарадей думал о Розмэри, думал с тем смешанным чувством изумления и недоверия, которое всегда возникало у него при воспоминании о ней. Обычно он старался отгонять эти мысли, но они возвращались временами с той же настойчивостью, с какой Розмэри при жизни не давала забыть о себе.

Он всякий раз содрогался, вспоминая сцену в ресторане. По крайней мере, хоть об этом он может сейчас не думать. Мысли вернулись к живой Розмэри — она улыбалась, заглядывала ему в глаза.

Какой болван, какой невообразимый болван!

Им владело только чувство бесконечного удивления, он до сих пор не мог понять, каким образом все это произошло. Его жизнь как будто раскололась на две части: одна, значительно большая, — трезвое, уравновешенное и равномерное движение к цели; вторая — кратковременное безумие, столь для него нехарактерное. Эти части совершенно не сочетались друг с другом!

При всем своем практическом уме Стивен не мог понять, что обе эти стороны его жизни как раз преотлично сочетались.

Часто, оглядываясь на свое прошлое, он оценивал его совершенно трезво, хотя и не без некоторого самодовольства. С самого раннего возраста он решил добиться успеха в жизни, и, несмотря на трудности и препоны в начале пути, он преуспел.

Ему всегда была свойственна известная упрощенность взглядов и убеждений. Он верил во всемогущество воли и считал, что человек может все, стоит ему очень захотеть.

С детства Стивен Фарадей начал упорно закалять волю. Он не рассчитывал ни на чью помощь и поэтому твердо знал, что всего нужно добиваться собственными усилиями. Он рос тщедушным и бледным, но у него был хорошей формы лоб и упрямый подбородок. Семи лет он уже решил, что на родителей надеяться нечего. Замужество его матери было мезальянсом[74], о котором она всю жизнь сокрушалась. Отец, мелкий подрядчик-строитель, был человеком хитрым, ловким и скупым. Жена и сын презирали его. Мать, женщина бесхарактерная, вялая и подверженная неожиданным сменам настроения, вызывала у Стивена лишь чувство постоянного недоумения. Загадка прояснилась в тот день, когда он застал ее спящей прямо за столом и увидел выпавший у нее из рук флакон из-под одеколона. Ему никогда не приходило в голову приписать все ее странности злоупотреблению алкоголем. При нем она не пила ни пива, ни крепких напитков, и потому ему было особенно трудно догадаться, что ее пристрастие к одеколону объясняется не только неопределенными жалобами на головную боль.

В тот самый момент он понял, как мало он привязан к родителям. Он подозревал, и не без основания, что они платили ему той же монетой. Для своих лет он был мал ростом, застенчив, без всякой причины вдруг начинал заикаться. Отец дразнил его нюней. В доме Стивена почти не было слышно. Отец не скрывал, что предпочел бы сына побойчей. «В его возрасте я был сорвиголова», — любил он повторять. Иногда, глядя на сына, он остро ощущал свою неполноценность: Стивен явно пошел в материнскую родню.

Спокойно, все более укрепляясь в своей решимости, Стивен наметил план действий, которые должны были привести его к желанной цели. В первую очередь он решил избавиться от заикания. Он заставлял себя говорить медленно, делая едва заметные паузы между словами. Усилия его в конце концов были вознаграждены, и он совсем перестал заикаться. Он учился с огромным рвением, так как решил стать образованным человеком. Образование открывало перспективы. Учителя заметили способного мальчика и всячески поощряли его. Он получил стипендию. Родителям официально сообщили, что сын их подает надежды; мистера Фарадея, к тому времени увеличившего свое состояние за счет построенных на скорую руку домов, убедили вложить деньги в образование сына.