Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина - [197]

— Какое, однако, это имеет отношение ко мне? — спросила Генриетта.

— Ум, действующий против нас, — созидательный, творческий ум, мадемуазель.

— Понимаю… Вот почему вы подумали обо мне. — Она замолчала. Губы ее были плотно сжаты, у рта — горькая складка. Она вынула карандаш и, задумчиво хмурясь, машинально рисовала контуры причудливого дерева на белой поверхности скамьи.

Пуаро наблюдал за ней. Что-то шевельнулось в его памяти… Гостиная леди Энкейтлл в день убийства… стопка фишек для бриджа… Железный столик в павильоне около бассейна и разговор инспектора с Гадженом.

— Это дерево вы нарисовали на вашей фишке во время игры в бридж.

— Да. — Генриетта вдруг заметила, что она делала. — Игдрасиль, мосье Пуаро. — Она засмеялась.

— Почему вы его так называете?

Генриетта рассказала, как родился Игдрасиль.

— Значит… Когда вы задумываетесь и начинаете машинально рисовать… вы всегда рисуете Игдрасиль?

— Да. Странно, не правда ли?

— Здесь на скамье… на фишке в субботу вечером… и в павильоне утром в воскресенье…

Рука, державшая карандаш, напряглась и замерла.

— В павильоне? — спросила Генриетта безразличным тоном.

— Да, на круглом железном столике.

— О, должно быть… в субботу после полудня.

— Нет, не в субботу после полудня. Когда Гаджен убрал бокалы из павильона около двенадцати часов в воскресенье, на столе не было никаких рисунков. Я спрашивал его, он помнит точно.

— Тогда, — она запнулась лишь на мгновение, — верно, в воскресенье после полудня.

Продолжая все так же любезно улыбаться, Пуаро покачал головой.

— И это едва ли. Все это время люди инспектора Грэйнджа были возле бассейна, — фотографировали тело, доставали из воды револьвер. Они не уходили до темноты и обратили бы внимание на любого, кто зашел бы в павильон.

— Я вспомнила, — медленно сказала Генриетта, — я вышла одна довольно поздно вечером… после обеда…

— Люди не рисуют, задумавшись, в темноте, мисс Сэвернейк, — резко сказал Пуаро. — Вы хотите сказать, что отправились ночью в павильон, чтобы в кромешной тьме рисовать на столике дерево?

— Я говорю вам правду, — спокойно ответила Генриетта. — Естественно, вы не верите. У вас свое собственное мнение. Ну и что же вы думаете по этому поводу?

— Полагаю, что вы были в павильоне в воскресенье утром, после двенадцати часов, когда Гаджен уже унес бокалы из павильона. Что вы стояли у стола, наблюдая за кем-то или кого-то ожидая, и механически, вынув карандаш, нарисовали Игдрасиль, не замечая, что вы делаете.

— Я не была в павильоне в воскресенье утром. Я немного посидела на террасе, потом, взяв садовую корзинку, пошла к георгинам, срезала засохшие цветы и привела в порядок астры. А где-то в час пошла к бассейну. Я уже говорила об этом инспектору Грэйнджу. Я и близко не подходила к бассейну до часа дня, как раз когда был убит Джон.

— Это ваша версия, — сказал Пуаро, — но Игдрасиль, мадемуазель, свидетельствует против вас.

— Значит, я была в павильоне, и я убила Джона. Вы это имеете в виду?

— Вы были там, и вы убили Джона Кристоу, или вы были там и видели, кто убил доктора Кристоу, или кто-то другой был там, кто знал об Игдрасиле и специально нарисовал его на столе, чтобы бросить подозрение на вас.

Генриетта встала. Она обернулась к нему, вздернув подбородок.

— Вы все еще думаете, что я убила Джона Кристоу, и надеетесь, что можете доказать это. Ну так вот: вы никогда этого не докажете. Никогда!

— Вы считаете, что вы умнее меня?

— Не докажете! — повторила Генриетта и, повернувшись, ушла вниз по извилистой дорожке, ведущей к плавательному бассейну.

Глава 26

Инспектор Грэйндж зашел в «Тихую гавань» выпить чашечку чаю с Эркюлем Пуаро. Чай был именно такой, какого опасался Грэйндж: невероятно слабый и к тому же китайский.

«Эти иностранцы, — думал инспектор, — не умеют даже заварить чай… и научить их невозможно». Вообще-то ему было все равно. Он был в таком состоянии, когда каждая неприятная мелочь усугубляет и без того отвратительное настроение.

— Послезавтра повторное слушание, — сказал он, — а чего мы добились? Решительно ничего. Черт побери, должен же где-нибудь быть этот револьвер! Просто проклятущее место… десятки миль леса! Понадобится целая армия, чтобы обыскать все как следует. Все равно что иголка в стоге сена! Он может быть где угодно. Что ни говорите, но это факт — мы можем никогда его не найти.

— Вы его найдете, — доверительно сказал Пуаро.

— Да уж очень бы хотелось!

— Найдете, раньше или позже. Я бы даже сказал — скорее раньше. Еще чашечку?

— Не возражаю… нет-нет, кипятка не надо!

— Не слишком крепкий?

— О нет, не слишком!

Мрачно, мелкими глотками инспектор прихлебывал бледную, соломенного цвета жидкость.

— Из меня сделали шута, мосье Пуаро… Шута! Не могу понять этих людей. Они как будто помогают… Но все, что они говорят, уводит тебя прочь… какая-то погоня за химерами![213]

— Уводит прочь, — повторил Пуаро. В его глазах появилось выражение удивления. — Да, конечно! Прочь…

Инспектор продолжал изливать свои обиды:

— Хотя бы этот револьвер… Кристоу был убит (согласно медицинскому заключению) за одну-две минуты до вашего появления. У леди Энкейтлл в руках была корзинка яиц; у мисс Сэвернейк — садовая корзинка, полная срезанных сухих цветов, а на Эдварде Энкейтлле была свободная охотничья куртка с большими карманами, набитыми патронами. Каждый из них мог унести с собой револьвер. Около бассейна он спрятан не был… это исключается, мои люди прочесали это место.