Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина - [179]

— Все зависит от обстоятельств, — сказал Пуаро. — Если полиция решит, что это не имеет отношения к делу, они будут сдержанны. Вас… это тревожит?

Генриетта кивнула. Некоторое время она пристально смотрела вниз, на свои пальцы, затем, подняв голову, сказала, легко и бесстрастно:

— Зачем усугублять страдания бедной Герды? Она обожала Джона, а он мертв. Она его потеряла. К чему взваливать на нее дополнительную тяжесть?

— Вы о ней беспокоитесь?

— Вы считаете это лицемерием? Вы думаете, что, если бы меня хоть немного волновало состояние Герды, я не стала бы любовницей Джона. Но вы не понимаете… Все было совсем не так. Я не разбивала его семейную жизнь… Я была… одна из многих.

— Ах вот как!

— Нет, нет, нет! — сказала она резко. — Совсем не то, что вы думаете. Это как раз возмущает меня больше всего! Превратное представление, которое может сложиться у большинства о том, каким на самом деле был Джон. Поэтому я пришла поговорить с вами… У меня была слабая надежда, что я сумею заставить вас понять. Я хочу сказать, мне нужно, чтоб вы поняли, какой личностью был Джон! Я так и вижу заголовки в газетах — «Интимная жизнь доктора»… Герда, я, Вероника Крэй! А Джон не был таким. Он не был человеком, у которого на уме одни женщины. Не женщины занимали главное место в его жизни, а работа! Именно работа давала ему самую большую радость и… да, и возможность ощутить риск. Если бы Джона неожиданно попросили назвать имя женщины, постоянно занимающей его мысли, он сказал бы: «Миссис Крэбтри!»

— Миссис Крэбтри? — переспросил с удивлением Пуаро. — Кто же такая миссис Крэбтри?

— Это старуха, — в голосе Генриетты слышались и слезы и смех, — безобразная, грязная, морщинистая и неукротимая! Джон в ней души не чаял. Его пациентка из больницы Святого Христофора. У нее болезнь Риджуэя, очень редкая и неизлечимая болезнь… против нее нет никаких средств. Джон тем не менее пытался найти способ лечения. Я не могу объяснить научно; все было очень сложно… какая-то проблема гормонной секреции. Джон проводил эксперименты, и миссис Крэбтри была его самой ценной больной. У нее большая сила воли и мужество. Она хочет жить. И она любила Джона! Джон и она — были заодно, они сражались вместе. Болезнь Риджуэя и миссис Крэбтри — месяцами занимали Джона… день и ночь, и ничто другое не имело значения. Вот что значило для Джона быть доктором… не кабинет на Харли-стрит и богатые толстые пациентки. Все это было побочным. Главным были напряженная научная работа и — результат. Я… О! Мне так хочется, чтоб вы поняли!

Ее руки взлетели в необычном отчаянном жесте, и Эркюль Пуаро невольно подумал, как эти руки красивы и выразительны.

— Вы, по-видимому, понимали Джона Кристоу очень хорошо, — заметил он.

— О да! Я понимала. Джон обычно как приходил, сразу начинал говорить. Не совсем со мной… скорее, мне думается, он просто рассуждал вслух. Таким образом многое становилось для него яснее. Иногда он был почти в отчаянии… например, не знал, как преодолеть возрастающую интоксикацию… И тогда у него появилась идея варьировать лекарствами. Я не могу объяснить, что это было… Больше всего это было похоже на сражение! Вы даже представить себе не можете — это неистовство, эта отрешенность от всего и вся, эти мучительные поиски. А порой — полнейшее изнеможение…

Генриетта замолчала, глаза ее потемнели; она вспоминала.

— Наверное, вы сами обладаете определенными знаниями в этой области? — с любопытством спросил Пуаро.

— Нет. Лишь настолько, чтоб понимать, о чем говорил Джон. Я достала кое-какие книги.

Она снова умолкла, лицо стало мягче, губы полуоткрылись. «Ее снова увлекли воспоминания», — подумал Пуаро. Наконец, вздохнув, она заставила себя вернуться к настоящему и грустно посмотрела на Пуаро.

— Если бы я могла сделать так, чтобы вы представили…

— Вы этого достигли, мадемуазель.

— В самом деле?

— Да, истину узнаешь, когда ее слышишь!

— Благодарю вас, но инспектору Грэйнджу объяснить это будет непросто.

— Пожалуй, вы правы. Он будет акцентировать внимание на аспекте личных отношений.

— А это как раз совсем не важно, — с жаром сказала Генриетта. — Совершенно не важно.

Пуаро удивленно поднял брови, и Генриетта ответила на его невысказанный протест.

— Уверяю вас! Видите ли… я стала со временем как бы преградой между Джоном и тем, чему он отдавал всего себя. Он все больше ко мне привязывался, из-за меня не мог не отвлекаться от главного. Испугался, что полюбит меня… а он не хотел никого любить. Джон был физически близок со мной, потому что не хотел слишком много обо мне думать. Он хотел, чтобы наша связь походила на прочие его мимолетные увлечения.

— А вы… — Пуаро пристально наблюдал за ней, — а вас удовлетворяло… такое положение вещей?

Генриетта встала.

— Нет, конечно же нет. В конце концов, я живой человек…

— В таком случае, мадемуазель, почему вы мирились?.. — спросил Пуаро, помолчав.

— Почему? — резко перебила его Генриетта. — Потому что хотела, чтобы Джон был доволен, чтоб было так, как он хотел, чтоб он мог продолжать заниматься тем, что ценил больше всего, — своей работой! Если он не хотел новых сердечных переживаний… не хотел снова чувствовать себя уязвимым… Ну что ж… я приняла это…