Смерть поэта - [6]

Летом 1841 года все «кружковцы» собрались в Пятигорске.

Значит, конспиративный кружок не распущен в 1840-м (как считается), но продолжает действовать на Кавказе.

Что же предшествовало дуэли?

Выпущенная в 1981 году «Лермонтовская энциклопедия» осторожничает, называя место и дату ссоры поэта с его будущим убийцей: все случилось 13 июля на вечеринке в доме у генеральши Верзилиной, но… «надежных свидетельств нет».

И впрямь нет. Хотя сам факт скандала в воскресенье 13 июля в доме Верзилиных никто не оспаривает. Одна загвоздка – все всё видели, но одни просто молчат, а другие врут. Например, так: мол, поэт во время музицирования Сержем Тубецким что-то сказал про кинжал Мартынова. (Мартынов был уже в отставке и носил горский кинжал.) И как раз на слове «кинжал» музыка стихла, а Мартынов это слово услышал, и заключил, что речь о нем.

Придумано очень неловко: по одному слову совершенно невозможно понять, о чем (или о ком) говорил Лермонтов. Ну почему именно о Мартынове, а не о каком-нибудь чеченце, или, наконец, не о себе?

Другие считают, что дело вообще в подшучивании поэта над своим будущим убийцей. Де характер у поэта был такой – сложный и неуживчивый.

Но раньше Мартынов терпел остроты приятеля. А тут взорвался.

Предположим. Но – почему именно в этот день?

Иные намекают: ссора произошла «по куда более важным причинам». И называют имена дам, «в реальности» ставших этими самыми «причинами».

Другие выдвигают идею царского заговора: захотел Николай Павлович Романов сжить поручика Лермонтова со света, вот и подослал Мартынова.

Впрочем, никто не спорит с тем, что в тот вечер Лермонтов был «мрачнее обычного».

Так что ж – «мрачнее обычного», а все продолжал острить над мартыновским кинжалом?

И еще ложь: Васильчиков сообщает, что вызов состоялся «при нем», а Мартынов утверждает, что объяснялись они с Лермонтовым «без свидетелей». Очевидно, что убийца поэта и его секундант просто не успели как следует сговориться: лермонтоведы знают, что в первые часы после дуэли секунданты вообще говорят одно, а на следствии – другое.

Равно как и «свидетели» ссоры: в докладе Николаю I будет сказано, что острот и шуток Лермонтова, оскорбивших Мартынова, никто, собственно, не слышал.

А дальше (по показаниям Мартынова) – странная их беседа в саду, уже без свидетелей. Мартынов говорит, что заставит поэта перестать шутить.

В официальном письме полковника Александра Семеновича Траскина (начальника штаба Командующего войсками на Кавказской линии и в Черноморье) к командующему Павлу Христофоровичу Граббе (генерал-адъютанту, а в молодости члену декабристского Союза Благоденствия и соратнику самого Ермолова) это звучит чуть по-иному (но чего стоит это «чуть»!): «Мартынов сказал ему, что он заставит его замолчать».

На что Лермонтов, если верить Мартынову, отвечает выспренной тирадой: «Вместо пустых угроз ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал».

Вряд ли мы поверим, что поэты так изъясняются. Впрочем, даже и в такой передаче сквозь текст проступают слова, сказанные на девятнадцать веков раньше: «Что делаешь – делай скорее».

Лермонтов называет Мартынова Иудой?

За что?..

Через день у подножья Машука, в четырех верстах от города, поэт даже не станет целиться в противника: он демонстративно поднимет пистолет дулом вверх и будет держать его так, пока убийца не выстрелит. Это как новый вызов, как другая цитата, а точнее, самоцитата: «Есть Божий Суд…»

Ну и все прочее – и вмешательство в работу следствия полковника Траскина, указывавшего Глебову и Васильчикову (а также, очевидно, и Мартынову), какие именно им следует давать показания, и назначение в качестве главного следователя уже до этого заплатившего карьерой за отказ сотрудничать с жандармами подполковника Филиппа Федоровича Унтилова, и перераспределение ролей секундантов (с исключением из игры в следствие двоих, наиболее нелюбезных царю), и еще многое другое – разве не удивительно?

Ничуть, если мы ответим на вопрос, а когда и по какому поводу собрались на воскресную вечеринку у генеральши Верзилиной члены конспиративного кружка (плюс иные кавказские офицеры, а с ними и Лев Сергеевич Пушкин).

В лермонтоведении этого вопроса вроде бы и не существует. (Он не вмещается в рамки мифа о жизни и смерти Лермонтова.) Но мы обязаны его задать.

Для офицеров-дворян, для кавказских офицеров прошлого столетия, дата 13 июля 1841 года была не менее говорящей, чем для наших отцов 22 июня 1956 года, а для дедов 25 октября 1932-го или 9 января 1920-го.

Пятнадцать лет назад на Кронверкском валу Петропавловской крепости были казнены Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Петр Каховский, Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин.

Именно с этого дня, а даже не с 14 декабря 1825 года, в общественной жизни России началась совсем иная, страшная в своем удушье эпоха.

13 июля 1841 года чуткий на роковые сближения Лермонтов и впрямь должен был выглядеть «мрачнее обычного».

На Сенатскую он не попал по возрасту. И с шестнадцати лет примерял на себя саван цареубийцы.

Нет, цареубийцы из него, как и из Пушкина, не вышло.

Хотя за свои стихи о Пушкине Лермонтов и попадает в первый раз под арест и в ссылку.