Смерть отца - [164]

– Что слышно снаружи? – спрашивает Гейнц негромким голосом.

Доктор Гейзе пожимает плечами, священник Фридрих Лихт делает отрицательный жест, словно бы на вопрос Гейнца нет дельного ответа. Гейнц встает и выходит из комнаты. Дядя Альфред снимает очки, и добрые его близорукие глаза в смятении глядят на дверь, в проходе которой исчез Гейнц.

– Что слышно? – спрашивает Филипп в гостиной Гейнца.

– Он сейчас дремлет.

Доктор Вольф тоже выходит к ним в гостиную, но никто его ни о чем не спрашивает. Лицо доктора выглядит усталым. Сидят они все вместе, и каждой сам с собой. Печаль не подобна радости. Радость в компании приводит к разговорам между людьми. Печаль в компании ввергает в одиночество, усиливает молчание и чуждость. Гейнц зажигает спичку, чтобы закурить, и тут же гасит ее, не предлагая Эрвину, который сидит рядом с погасшей сигаретой. Эрвин даже не замечает горящей спички в пальцах друга. Темнота уплотняется в пространстве комнаты. В сумраке стоят сестры Румпель, скрестив руки на белых своих передниках.

– Ужин приготовлен сегодня в маленькой чайной комнате, – говорят они.

Гейнц включает полный свет, от чего присутствующим становится легче.

Небольшая чайная комната всегда навевает хорошее настроение. Мебель в ней в крестьянском стиле. Обычно этой комнатой не пользуются, но сейчас открыли из-за ее близости к кухне. Настенные гравированные часы отбивают десять.

– И все же, – взмахивает Гейнц вилкой и ножом, – все же хотел бы я знать, чем завершились ночью эти выборы.

– Уже начали сообщать первые результаты, – говорит Эрвин, – в сельских районах завершили подсчет голосов.

В углу стоит радио, но никому и в голову не приходит его включить.

– Я бы хотел выйти немного на улицы и услышать, – говорит Гейнц.

– Надо подойти к станции метро. Там, обязательно, включено электрическое табло, – говорит священник Фридрих Лихт и смотрит на Эрвина.

– Если для вас это не трудно, – говорит Гейнц в пространство комнаты, – выйдем не на долго.

Около получаса гонит Гейнц машину по улицам Берлина. Город успокоился. Улицы опустели. Ночной ветер гносит листовки по тротуару. Поигрывает плакатами, приклеенными к стенам. Жители города вернулись в свои дома, в трактирах приникают к радиоприемникам. Избирательные участки еще освещены, но народу там немного. Только напряженное ожидание, оставшееся в атмосфере над пустынными улицами города, парит на крыльях тишины, опустившейся на город. Ветер ударяет в стекла машины. Он изменил направление к вечеру и нагнал в небо дождевые облака, за которыми скрыта полная луна. У станции метро множество народа, собравшегося у электрического табло. На белом экране черные буквы: имена кандидатов на пост президента. Рядом с именами – вспыхивающие и гаснущие цифры. И под каждым именем – черная черта, исчезающая и возникающая, согласно числу голосов.

Священник, Эрвин и Гейнц протолкнулись ближе к табло. Время близится к одиннадцати. Во многих областях выборы закончились. Черта под именем президента Гинденбурга выделяется на фоне остальных. Но медленно – медленно поднимается вверх, как длинная шея животного, черная черта Гитлера. Неожиданно его черта резко вырывается вверх, стараясь перегнать медленно набирающую силу черту Гинденбурга. Разрыв между этими двумя линиями невелик. Это результаты выборов в сельской местности.

– Все же, – шепчет Гейнц, – Гинденбурга он не догнал. Мы снова спаслись.

– Все же, – говорит священник Фридрих Лихт, чье лицо, испещренное шрамами, печальнои бледно, – все же мне кажется, что наш сон не был сном.

Одним махом высоко взлетела линия Гитлера. И голова его почти касается головы Гинденбурга.

– Хайль, – кричит кто-то из толпы.

– Хайль Гитлер! – присоединяются к нему еще несколько голосов.

Но линия Гинденбурга снова поднимается.

– Возвращаемся домой, – говорит Гейнц, – довольно.

– И мы тоже, – говорит Эрвин.

Священник Лихт кивает в знак согласия.

* * *

Гейнц вошел в комнату отца. Дед сидит на краешке постели сына, Елена поит дядю горячим чаем. В углу согнулся на стуле дядя Альфред. Эдит и Филипп – на ступеньках, у двери.

Артур Леви бодрствует. Взгляд его ясен, спокоен. Смотрит в лицо сыну, берет его руку. Гейнц опускает голову к отцу.

– Отец, – шепчет Гейнц, чувствуя тяжесть пылающей жаром отцовской руки, – отец, президент Гинденбург вышел победителем на выборах. Большое счастье…

Не знает Гейнц, понял ли отец сказанное им. Он покашливает и кладет голову набок. Одна рука на одеяле, как бы просит отдыха.

– Идите, – говорит дед, – он хочет вздремнуть. Вы мешаете его покою.

Гейнц гладит сухую руку отца и осторожно-осторожно кладет ее на одеяло. Кажется ему, что отец ему улыбается, и он приближает голову к подушкам. Глаза отца закрыты, и слабая улыбка стынет у него на губах. Слезы душат Гейнца, наворачиваются на глаза. Он плачет впервые с того дня, как отец заболел. Он прикрывает глаза ладонью и выходит из комнаты.

Дядя Альфред выходит за ним, и оба садятся на ступеньки, у дверей, около Эдит и Филиппа. В кабинете горит свет, и там сидят доктор Гейзе, Эрвин, священник и доктор Вольф. Хотят встать и не встают, словно ожидают какого-то голоса.