Смерть на Параде Победы - [76]

— Малиновое, — сказал майор, указывая глазами на вазочку. — Лучше нет…

Сергей покосился на фуражку с малиновым околышем, лежавшую на столе, по правую руку от майора. Алтунин заметил это, но от комментариев воздержался.

Начинать разговор Алтунин не спешил. Неторопливо отхлебнул обжигающе горячего чаю, подавая пример, взял ломоть хлеба, намазал маслом и вареньем, надкусил разок. Сергей сидел, не притрагиваясь к угощению, и смотрел в потолок с таким напряженным интересом, словно пытался прочитать там свою судьбу. Алтунин собирался начать разговор издалека, но, поглядев на Сергея, решил действовать в лоб. Щелкнуть кнутом и сразу же показать пряник. Обойтись без кнута было бы нельзя, это выглядело бы ненатурально, по-детски, и отдавало бы скрытым подвохом. А подвохов на самом деле не было — Алтунин пришел с предложением о сотрудничестве.

— На три расстрела ты делов натворил, конечно, — сказал он, подпуская в голос нотку сочувствия, и сделал небольшую паузу.

— Не пугай, — лениво огрызнулся Сергей. — Больше одного расстрела я все равно не переживу.

Переход на «ты» Алтунина порадовал — контакт, кажется, начинал устанавливаться.

— До расстрела можно и не доводить, — сказал он. — Мы живем по гуманным принципам и стараемся дать каждому возможность искупить свою вину. Если, конечно, человек хочет искупить и может это сделать. Бывшему генералу Власову и прочим предателям мы такой возможности не представляем, потому что предателям веры нет. А вот таким, как ты…

— А я, выходит, не предатель? — наигранно удивился Сергей. — Тогда зачем меня здесь держат?

— Ты дурочку-то не ломай! — посоветовал Алтунин. — Я не сватать тебя пришел, чтобы передо мной выкаблучиваться! Хотя, в какой-то мере, это дело напоминает сватовство. Но выкаблучиваться все равно не надо! Ты не предатель, а враг! Ну, с моей точки зрения и с точки зрении некоторых товарищей, — бывший враг, потому что вину свою ты уже начал искупать, сделал первый шаг. Тебе дают возможность сделать…

— Не надо играть словами — враг, предатель! — раздраженно перебил Сергей. — Ты еще супостатом меня назови и анчуткиным семенем! Как у вас там говорится — хрен редьки не слаще?

— Это не у вас, а у нас так говорится! — построжал Алтунин. — В народе! И никакими словами я не играю, это только тебе, дураку, так кажется. Предатель — это особая категория врага, который предал и стал врагом. А ты никого не предавал. Тебе, если хочешь знать, просто не повезло. Как у нас говорят: «не поняв ни х… угодил в жернова». А когда понял, сделал правильный вывод! Поэтому у тебя есть шанс!

— Сделал! — хмыкнул Сергей. — Предал своего командира…

— Твой командир был фашистским ублюдком! — Алтунин стукнул кулаком по столу, да так сильно, что чай едва не выплеснулся из стаканов. — Зверем в человеческом обличье! Ты что, забыл о том, что он собирался сделать?!

— Он воевал! — возразил Сергей. — На войне все средства хороши!

— Война уже закончилась! — напомнил Алтунин. — Насчет средств — это отдельный разговор! Но война уже закончилась. Генерал-полковник Йодль — знаешь такого? — подписал акт о капитуляции! Все, баста! Если бы твой командир был честным солдатом, он бы сложил оружие! Хреново у него было с дисциплиной, как я погляжу, а еще немец!

— У него были к вам свои счеты!

— А у тебя?! — Алтунин еще раз стукнул по столу, но на сей раз уже ладонью и не столь сильно, как будто запятую в разговоре поставил, отделяя главное от второстепенного. — У тебя к родине есть счеты?!

Сергей молчал.

— Отвечай! — потребовал Алтунин. — Это очень важно.

— Не знаю, — пожал плечами Сергей. — Все так сложно… Я много думаю об этом. Это не очень важный вопрос, это самый главный вопрос, на который я никак не могу найти ответа. То есть… мне кажется… Счеты? Когда-то они были… Обида, скорее, а не счеты. Но со временем все проходит, и начинаешь смотреть на вещи по-другому. Ладно, не буду говорить глупости.

— Нет уж, скажи, — потребовал Алтунин. — Вдруг это и не глупость вовсе.

— Все очень сильно изменилось. И я изменился. Настолько изменился, что сейчас, сидя в тюрьме, чувствую себя дома. Да-да, дома. Это непередаваемое ощущение дома… Его не было с семнадцатого года, нигде не было — ни в Гельсингфорсе, ни в Мюнхене, ни в Берлине… И когда я переходил через границу с заданиями, оно ни разу не появлялось… Мне казалось, что я стал настоящим космополитом, перекати-полем, гражданином мира. А этой весной все изменилось. Я шел в апреле по Сретенке и вдруг ощутил, что я дома, хотя именно с этой улицей у меня никаких воспоминаний связано не было. Тогда я решил, что это сентиментальность, признак надвигающейся старости… Теперь мне кажется, что это что-то другое… Или просто свое последнее место жительства человек волей-неволей воспринимает как дом…

— А ты уже в апреле знал, что прибыл на последнее место жительства? — поддел Алтунин.

— Это я про камеру. В апреле я еще надеялся вернуться к… немцам.

— Неужели надеялся? — не поверил Алтунин. — Мы вышли к Берлину, а ты все надеялся?

— Ну… немцы тоже до Москвы доходили в сорок первом. Чуть-чуть и…

— Хреново у тебя с логикой, — вздохнул Алтунин. — За нами в сорок первом вся страна была, а у Гитлера в апреле что осталось? Берлин и бункер? Тебе, кстати, в гитлеровском бункере бывать не приходилось?