Смерть на Параде Победы - [66]

Не успел определиться с планами, как засвербела в душе новая мысль — а ну как Надежде Лапиной есть с кем по выходным гулять? Воображение сразу же нарисовало образ воображаемого соперника — высокого, мужественного красавца с отменной, хоть в чемпионы по бегу, дыхалкой и головой, не болящей даже с похмелья. И при хорошей, «благородной», как выражается майор Ефремов, работе — доцент какой-нибудь, или главный инженер на заводе. На худой конец — директор школы. В шляпе и с новеньким кожаным портфелем…

Алтунин машинально потрогал свой видавший виды планшет, вспомнил о том, что у него нет ни нового, ни старого кожаного портфеля, только отцовский дерматиновый — память. Погрустил немного о том, что не стать ему ни чемпионом по бегу, ни доцентом, ни главным инженером, ни, тем более, директором школы. Хорошо было идти по пустой, еще светлой, по июньскому времени, ночной Москве и грустить. Кажется, у поэтов это называется лирическим настроением. Но очень скоро грустить надоело.

— Разве мало на свете хороших девушек? — громко спросил непонятно у кого Алтунин, берясь за ручку двери своего подъезда. — Пора уже, наверное?

Отвечать на эти философские вопросы в безлюдном переулке было некому. В подъезде тоже никого не было, дом спал.

20

Осенило Алтунина во сне, совсем как великого химика Менделеева. Приснился ему фашист в серой полевой форме вермахта с «голой» майорской плетенкой погон. Фашист громко смеялся, запрокидывая голову, и показывал Алтунину кукиш. Алтунина даже во сне озадачило, что фашист, в котором он неизвестно как узнал никогда не виденного им Бильфингера, показывает настоящую русскую дулю. А когда проснулся — задумался совсем о другом.

Кубинка?

Тушино?

Щелково?

Измайлово?

Раменское?

Центральный аэродром?

Насчет Центрального аэродрома Соловьев все верно сказал — неудобное для нападения место. Охраняется он хорошо, даже очень хорошо, потому что рядом с аэродромом находятся секретные конструкторские бюро. Допустим, что аэродромами в Щелкове, Измайлове и Раменском занимался Соловьев, а Бильфингер изучал аэродромы в Кубинке и в Тушине. Соловьев, судя по всему, не врал, кто врет, тот столько всего не рассказывает… Да и видно по человеку. Собирался бы дезинформировать — сразу же после задержания «петь» бы начал. «Я вам все скажу, только жизнь сохраните!» — универсальное прикрытие, под которым можно сливать любую дезинформацию.

Нет, Соловьев не врет.

А вот Бильфингер, никому не доверяющий, готовящий акцию строго самостоятельно и не оглашающий ее плана заранее, вполне может врать. Более того, — должен врать. На всякий случай, из предосторожности, вдруг кто-то из его «птичек» запоет, попав в руки врага. Как, вот, например, Соловьев. Совсем ничего не говорить об акции нельзя, люди должны морально подготовиться, свыкнуться с мыслью о том, что им предстоит сделать. Но подменить одно место другим можно. Разницы, собственно говоря, никакой. «Что Тверь, что Рязань, лишь бы чаем напоили», как иногда шутил отец.

На Тушинском аэродроме готовились к параду войска. Сегодня, то есть уже вчера, должна была состояться генеральная репетиция, после которой все аэродромные службы должны расслабиться, отметить окончание репетиций и начало обычной спокойной жизни. Непременно должны отметить, потому что ежедневное присутствие самого высокого начальства и множества солдат доставляло им множество хлопот. Отметят и расслабятся. Количество самолетов на аэродроме из-за репетиций уменьшено, но какие-то есть. И, насколько знал Алтунин, инструкции запрещают держать на поле самолеты с пустыми баками. Какое-то минимальное количество горючего должно в них быть всегда. На случай срочного перелета с одного аэродрома на другой при пожаре, вражеском налете или каком другом чрезвычайном происшествии. На то, чтобы долететь до Красной площади, горючего по-любому хватит, там всего около двадцати километров по прямой должно быть.

На Тушинский аэродром они полезут! Факт!

Часы показывали половину четвертого. Оказывается, и проспал-то всего-ничего, каких-то два часа. Во втором часу Алтунин вернулся домой, предвкушая суточный отдых, да еще, возможно, очень приятный. Вечером из Управления он позвонил Надежде (номера телефона он у нее не спросил, но при наличии адресного бюро узнать его по адресу не проблема) и пригласил ее завтра «на парад и вообще погулять». Надежда немного удивилась, чувствовалось по голосу, но приглашение приняла охотно. Договорились встретиться в половине девятого возле станции метро Охотный Ряд на площади Свердлова. Алтунин на всякий случай сказал, что он будет в коричневом костюме, и услышал в ответ комплимент: «Такого представительного мужчину в любой толпе видно». Так удивился, что, закончив разговор, с минуту разглядывал себя в зеркало, ища эту самую представительность в облике. Не нашел ничего, кроме широких плеч и четкой линии подбородка, решил, что женщинам виднее, и вернулся к писанине. Перед выходным начальник велел привести папки с делами в порядок.

Алтунин умылся, побрился, съел без какой-либо охоты, больше для порядка, подсохшую горбушку, запил ее водой, потому что заваривать чай и ждать, пока он остынет, будет некогда, и начал одеваться.