Смерть на Параде Победы - [21]

С Софьей Ароновной разговора не получилось совсем, как и с ее сослуживицами. При упоминании об отце она сразу же начинала плакать, а другие сотрудницы магазина кидались ее утешать, неодобрительно косясь при этом на Алтунина с Семенцовым. Как будто они ради своего удовольствия явились Софье Ароновне душу теребить, работа такая. Но можно было сказать одно — или Софья Ароновна сильно любила своего отца, что исключает всяческую причастность к убийству, или же она превосходила талантом Любовь Орлову, Марину Ладынину, Валентину Серову, Веру Марецкую и любимую Алтуниным Фаину Раневскую вместе взятых. Уж что-что, а отделять притворное от искреннего Алтунин успел научиться. Во всяком случае, сам он считал, что успел…

В половине восьмого вечера Алтунин снова появился в кадрах. Майор Семихатский сидел в кабинете один, другой сотрудник, судя по пустоте на его столе, уже ушел домой. В МУРе, как и во всех органах, бытовало строгое правило — не оставлять ничего не столе без присмотра, кроме папирос. Да и папиросы лучше не оставлять. Даже если документ не имеет секретного грифа, его все равно стоит прибрать под ключ, подальше от посторонних глаз. Во-первых, и несекретные документы должен читать только тот, кому это положено, а, во-вторых, если начать халатно относиться к несекретным документам, то рано или поздно эта халатность распространится и на секретные. Лиха беда начало, лучше совсем не начинать.

— А что это ты с пустыми руками пришел? — по-доброму, без подковырки, удивился Семихатский, большой любитель выпить и закусить.

— За мной не пропадет, Назарыч, зуб даю, — Алтунин лихо чиркнул себя ногтем большого пальца по шее, а потом коротко цапнул этим же ногтем верхний резец. — У меня к тебе весьма деликатное дело, я прямо не знаю, как и подступиться…

— Если сватать меня пришел, — улыбнулся Семихатский, — то напрасно. Я убежденный холостяк, идейный, можно сказать.

— Кто бы меня сосватал, — с непритворной грустью сказал Алтунин. — Я к тебе, Назарыч, с другим вопросом. Хочу попросить тебя показать мне личное дело майора Джилавяна. Очень мне хочется хотя бы одним глазком в него заглянуть. Можешь даже в руки не давать, только покажи…

Просьба была из ряда вон выходящей. Алтунин сознавал это и очень стеснялся. Но желание ознакомиться с послужным списком Джилавяна и еще с кое-какими материалами, которые могли бы оказаться в деле, пересиливало стеснение. Весь сегодняшний день мысли его то и дело возвращались к Джилавяну, и возникшее утром подозрение не ослабевало, только усиливалось. Уж не Джилавян ли навел бандитов на Шехтмана? Да так подгадал, чтобы это случилось в его дежурство? Сам навел, сам и расследую — козырный расклад!

— Ты, Алтунин, совсем того? — Семихатский перестал улыбаться и покрутил пальцем у виска. — Или у тебя контузия прогрессирует? Ты что несешь? Какое личное дело? Может, тебе еще и твое личное дело показать?

— Мое личное дело мне без надобности, Назарыч, — сказал Алтунин, отводя взгляд в сторону. — Ты мне джилавяновское покажи.

— Зачем? — нахмурился кадровик. — Что тебе от него надо?

Вопрос был закономерным, и отвечать на него следовало честно.

— Я собираюсь найти там какие-нибудь несостыковки или ниточки, — сказал Алтунин, встречаясь взглядом с собеседником. — Я думаю, что они там есть. Может, я ошибаюсь, но я сам хочу убедиться в этом… Мне бы только взглянуть…

Информация — ключ к размышлению. Чем больше узнаешь о человеке, тем лучше его узнаешь. Этот афоризм Алтунин придумал сам, но все никак не мог определиться, умное он придумал или глупость. Джилавян никогда никому ничего о себе не рассказывал. Это не Семенцов, который в первый же день выложил всю свою подноготную, начиная с годовалой дочки Иринки и заканчивая тещей, работавшей санитаркой в тубдиспансере.

— Какие ниточки? — Семихатский, казалось, не мог решить, что ему делать — сердиться или удивляться. — Какие несостыковочки? Несостыковочки в личных делах — это по нашей части!

Семихатский начал вставать из-за стола, но вдруг передумал, опустился на жалобно скрипнувший под его весом стул, махнул рукой и сказал:

— Уйди, Алтунин! Сгинь с глаз долой! Будем считать, что никакого разговора между нами не было!

Алтунин понял, что сейчас и впрямь лучше уйти.

7

— Вот нахрен кому понадобились эти перворазрядные рестораны! — сетовал Данилов. — Разве советский человек может ночью в ресторане сидеть? Советский человек ночью спит, потому что утром ему на работу! Или если не спит, то работает! У станка или как мы, например! А не девок по задницам гладит!

— Ты что-то путаешь, Юра, — не поворачивая головы, сказал водитель. — Ночами самое время девок гладить. Разве тебе взрослые не объяснили?

Старшинское звание не мешало водителю Василию Кондратовичу тыкать лейтенантам, капитанам, майорам и даже подполковникам. Дело же не только в звании, но и в возрасте, в опыте. Пятидесятишестилетний Кондратыч, как его все звали, был одним из старейших сотрудников МУРа и считался не только кем-то вроде аксакала, но и был своеобразной единицей измерения времени. «Это еще до Кондратыча было» говорили сотрудники, когда хотели сказать, что речь идет о чем-то давнем-предавнем. Кондратыч тыкал даже секретарю парткома подполковнику Сальникову, а когда тот разок попробовал возмутиться, срезал его вопросом: «Тебе что, Михаил Сидорыч, моя пролетарская прямота не по душе?» Утвердительный ответ на этот вопрос означал кучу неприятностей, вплоть до потери секретарской должности вместе с партбилетом, а то и вместе со званием. Сальников мгновенно сдулся (он умел раздуваться и сдуваться мгновенно) и больше к языкатому Кондратычу не цеплялся. Наоборот, даже молодым в пример ставил — учитесь, мол, у старшины Сырова знанию Москвы и умению предугадывать действия преступников. По части предугадывания Кондратыч действительно был докой. Если преследовал кого, то не всегда тупо ехал следом, мог просчитать расклады, поставив себя на место удирающего, свернуть в какой-нибудь переулок и выехать ему наперерез. А в сорок третьем отличился особо — в одиночку задержал трех ночных грабителей, один из которых оказался давно разыскиваемым рецидивистом Яковом Бузовым по кличке Полчервонца. «Я, собственно, ничего такого и не сделал, — удивлялся Кондратыч, — иду себе домой, в кои-то веки отпустили отоспаться в кровати, а эти гаврики магазин подламывают. Я им: „Стой!“, а они в ответ стрелять. Ну, пришлось и мне выстрелить». Стрелявшего Кондратыч уложил наповал, а двоим его подельникам, одним из которых оказался Бузов, всадил по пуле в ноги, чтобы не рыпались, и передал их подбежавшему наряду. Опера Чуплашкина, который ловил Бузова полгода, да все никак не мог поймать, беззлобно подкалывал весь МУР. Ему советовали пройти стажировку у Кондратыча или же поменяться с ним местами. В сорок четвертом Чуплашкин погиб на задержании.