Смерть моего врага - [8]

— А в гостинице? Почему он не остался maitre de reception?

В тот момент он казался мне вполне подходящим для этой профессии. Я представил себе его в вестибюле гостиницы. Он стоит на плюшевых коврах, важно потирает руки, с низкими поклонами встречает гостей и раздает поручения служащим. На нем полосатые брюки и хорошо сидящий черный сюртук, немного тесный на животе. Мать посмотрела на меня:

— А ты не знаешь?

— Нет, — сказал я. И испугался. — Можешь не рассказывать.

— Нет, нет, — быстро сказал она. — Ты достаточно большой, чтобы знать.

Она помолчала.

— Я думала, ты знаешь об этом деле с… Ах, твой отец всего лишь обычный человек… Ну, сделал маленькую глупость, я всегда думала, что ты знаешь об этом деле с…

Она запнулась, словно хотела еще раз подумать об этом деле.

— С кем?

— Это был директор магазина, — сказала она. — Вроде бы хороший друг твоего отца. Я всегда его предостерегала.

Я чувствовал, как ее захлестывает какая-то волна, волна, накатившая неизвестно откуда, с моря, где полно скал, водоворотов и песчаных отмелей. Где опасно входить в воду, а она стоит на берегу, смотрит на предательскую игру и начинает кричать, но мощь прибоя заглушает ее голос. Зрелище пугает ее так, словно она стоит посреди водоворота. И тогда она начала рассказывать.

— Тот тип хотел присвоить деньги, а отец об этом узнал. А тот называл себя его другом и начал умолять и льстить, пока отец не дал слабину и не попытался вытащить его из этой грязи. Тот тип был мерзавец, просто подонок. Как только он почувствовал под ногами твердую почву, он вывернул дело так, что отец вместе с ним вляпался в ту же грязь. Какая-то история с векселями и тому подобным, я в этом ничего не понимаю.

Она сидела, сгорбившись, ссутулившись, постаревшая, с жесткой горькой улыбкой у рта, как будто он рассказывает ей, что случилось. Случилось то, что она в своем страхе давно уже вобрала в себя. «Ты опять оказалась права, — жалуется он, — опять права».

Но после всего этого у нее уже нет сил слушать, что она оказалась права. Она не желает, не хочет этого слышать. Беспомощный мужчина с пепельно-серым лицом, признаваясь в своей неправоте, ищет утешения в мысли, что она была права: «Зачем я тебя не послушался!» Это ее отталкивает.

Ударить бы его, как он ударяет ее своим признанием и сладострастными излияниями. Вот он стоит перед ней, тяжелый и медлительный, по тонким, извилистым морщинам сбегает пот, он вынимает из кармана носовой платок и размашистыми, торопливыми движениями утирает лицо и шею.

И потом, в который уж раз, он излагает всю историю: как он сам себя подставил, сам себя погубил. Она снова выслушивает его, не прерывая, не перебивая, хотя знает, что и сейчас он что-то утаивает от нее, да и от самого себя. Он уверяет ее и самого себя, что все было именно так, как он рассказывает. Как будто ему необходимо слегка подышать на зеркало и перевесить его, прежде чем решиться в него посмотреть. А что еще остается человеку, когда в нем прорывается бес и дружески толкает под ребро и подстрекает на охоту, где человек — одновременно и охотник, и дичь. Что еще он может сделать, как не подышать на зеркало, чтобы смягчить расплывчатое отражение в затуманенном стекле?

Значит, он совершил маленькую глупость, подумал я. Может, он не заметил, что тот тип был негодяй?

— Он слишком добрый и доверчивый, — сказала мама и вздохнула.

Это объяснение избавляло от бремени, тяготившего ее много лет.

— Расскажи, — сказал я спокойно. — Я хочу знать все.

Она благодарно взглянула на меня. Наконец-то у нее появилась возможность поведать о маленькой глупости, которую совершил мой отец, поскольку он был слишком добрым и доверчивым.

— Я ничего в этом не понимаю, — сказала она. — Была какая-то история с векселями. И был роскошный отель, а этот директор был негодяй. То, что сделал он, было скверно, а то, что сделал отец, было глупо. Глупостью с его стороны было называть негодяя своим другом. И делать вещи, которые делать нельзя, а если они срываются, то их тем более нельзя делать. Дело сорвалось, и он сел в лужу. Спроси у него сам, если хочешь знать точно, а я в этом ничего не понимаю.

Она замолчала.

— И чем дело кончилось? — поинтересовался я. И в тот же момент пожалел, что задал свой вопрос. Понял его бестактность. Вот и ты совершил свою маленькую глупость, подумал я. И одновременно испугался той правды, которую мне предстояло услышать.

— Это стоило нам всех наших сбережений, — сказала она. — Это была единственная возможность уладить это дело.

Я почувствовал облегчение и сказал:

— Слава Богу, обошлось без суда.

Она вздрогнула.

— Разумеется, — ответила она, испуганно озираясь вокруг. — Ведь твой отец — не преступник.

Тут меня осенила одна идея.

— Теперь я понимаю, — продолжал я, — почему он не выпорол меня из-за той истории с почтовыми марками.

Я вдруг припомнил эту историю, которая произошла после приключения с Бютси и Хютси.

— Что за история? — спросила мама. Она все еще была погружена в воспоминания о случившемся и растерянно спросила: «Что за история?»

— С почтовыми марками, — повторил я.

Я был рад переменить тему. Только потом я сообразил, что в истории изменилась не столько тема, сколько главные действующие лица.