Смерть 'Меньшевика' - [2]

Обвиняют Олешу, Симонова, Эренбурга, Федина, Шкловского, Евтушенко... Список, пожалуй, мог бы составить отдельную книгу. За недостаточный героизм... За то, что они были такими же, как мы. Даже не такими же, а с куда более обостренным восприятием. Художник беззащитен перед властью и перед людьми. Голый среди одетых и вооруженных палками. Не каждый способен, как Хемингуэй, мимоходом вскочить на уличный импровизированный ринг и отдубасить тяжеловеса и не каждый способен, как Лимонов, написать: "Пошли вы все на..." Дальше со всей лимоновской прямотой (не оскорбляющей, кстати, моего уха) идет словечко, которое, на мой вкус, не требует обязательного присутствия. Однако различий между ними (Хемингуэем и Лимоновым) больше, чем сходства. Окажись я рядом с первым, непременно испытал бы восхищение. Общение с Эдичкой неминуемо завершилось бы мордобоем.

Где-то тут же в городе бурлил штаб Интерфронта -- оплот коммунистов. Эта организация настолько не интересовала меня, что и теперь, стремясь к точности, я не в состоянии назвать место их пребывания.

Чистота намерений условна, как чистота самого прозрачного бриллианта. Все равно не без примесей. Я поднимался по широким ступеням творческого особняка и нравился сам себе. Все имеют право на свободу. По какому праву кто-то отказывает в этом латышам? Тысячи остальных деталей -- всего лишь кольца для жонглирования, бесконечная тема для шовинистов, националистов, историков, политологов, экономистов, журналистов, соседей, клиентов поликлиник и пассажиров общественного транспорта. В очереди за пивом об этом не говорят. Там братство, равенство и свобода.

-- Здравствуйте, -- сказал я, приблизившись к письменному столу (их было четыре, но я, не выбирая, подошел к ближнему, из-за которого чуть недоуменно на меня смотрела румяная женщина в белоснежной блузке).

-- Здравствуйте, -- отреагировала она на отличном русском с присущим латышам еле заметным акцентом. (Плохо говорили по-русски только очень старые люди, да и то, если всю жизнь провели на хуторе.) -- Хочу стать членом (членом!) Народного

фронта. Вы не говорите по-латышски? -- сухо спросила она.

-- А это что -- необходимое условие? -- жестко и нервно переспросил я. Каждый раз начинаю злиться, когда нарываюсь на искусственную тупость. Дураки не могут вывести меня из себя.

-- Подождите! -- она встала и обнаружила мощное крестьянское туловище.

С напускным равнодушием я проводил ее взглядом, но отметил, что дверь в соседний кабинет "хуторянка" прикрыла за собой тщательно. Остальные три дамочки делали вид, что поглощены своими занятиями. Черта с два! Я даже спиной мог бы почувствовать их неприязненное любопытство. Словно у меня на лбу была высечена красная звезда.

"Может взять да уйти. Без объяснений. Без этого вежливого: "Всего доброго!" Молча". -- Мелькнуло. Но в этот момент вернулась моя регистраторша.

-- Присаживайтесь, -- сказала она без улыбки, однако достаточно вежливо. Я сел.

-- Надо заполнить анкету. На латышском языке. Я помогу вам, -- она разложила бланки и пошло-поехало.

-- Национальность?

-- Финн.

В этой ситуации никто и никогда не умел скрыть изумления. Штука в том, что внешне (черный и смуглый) я походил на кавказца, цыгана, еврея, араба, на кого угодно, только не на финна. В глубине души я и не оспаривал, что, по крайней мере наполовину, это могло быть правдой. Отца своего я не знал. Но по материнской линии я все же был финном, что бесстрастно фиксировала канцелярская запись в моем паспорте. В данном случае человеческое удивление было естественным и, казалось бы, не давало повода для раздражения. Тем не менее я раздражался. Кому какое дело, в конце концов? И почему я обязан пояснять интимные подробности?

-- Финн, -- сказал я и приготовился терпеливо переждать паузу, пока она переварит это известие. "Пирожок", кажется, пришелся по вкусу, и мышцы на ее лице чуть дрогнули, придав ему довольное выражение.

-- Вы говорите по-фински?

-- Нет. -- Я решил обойтись без комментариев. Пусть принимают таким, каков есть.

-- Понимаю, -- сочувственно отозвалась она и в первый раз улыбнулась. Мне показалось, вполне искренне. Я начал моментально оттаивать, как после стаканчика "Московской".

-- Ваша специальность? Кем работаете?

-- Образование юридическое. Работал журналистом в газете. Теперь председатель небольшого издательского кооператива.

Она аккуратно вносила сведения в соответствующие графы.

-- Семейное положение?

-- Женат. Двое детей.

-- Мы пришлем вам приглашение, когда определим, как лучше использовать вас в нашем деле, -- сказала она на прощание уже без всякой предвзятости.

Прошло два месяца. Штабисты Народного фронта, по всей видимости, "потеряли" меня. Московский Кремль тревожно закипал. Грозное побулькивание, шипение. перекатывание, неясные удары доносились до Риги. Люди стали выглядеть нетерпеливыми и раздраженными.

Можно жить ради денег, а можно жить интересно. В ту осень деньги для меня ничего не значили. Утро начиналось не с завтрака, а с дотошного изучения газет. Группа энтузиастов объявила о восстановлении социал-демократической партии. Моментальные ассоциации: Плеханов, Мартов, отказ от вооруженного восстания. Через час вхожу в ремонтируемое, полуразрушенное здание в Старой Риге. Развалы символичны. Воссоздают соответствующий моменту исторический фон. И на этом фоне я, по тем моим представлениям, выглядел прилично. Не отсиживался дома, не отгораживался от событий и даже имел собственный взгляд на происходящее. Мне казалось важным, чтоб об этом узнали другие. Все. Я тогда не подозревал, что свобода "вне меня" просто не существует, что это всего лишь одно из человеческих заблуждений. Свобода может быть только "внутри меня". Если бы я тогда это знал, то, дорогие мои, поверьте, я бы лучше занялся рыбалкой. Для здоровья было бы много полезней! Или, что было бы еще разумней, уже тогда, рванул в Финляндию. (Через шесть лет все так именно и закончится.)