Смерть майора Черила. Роковой триместр - [91]

Оставался все же вопрос, кто отец ребенка. Был ли это кто-нибудь из учащихся Корстона или даже, избави Господи, из учителей? Джейн должна будет назвать его. И что тогда? Еще одно исключение? Еще пара разгневанных родителей? Ройстоун чертыхнулся про себя. Ужасный триместр. За всю свою карьеру он не мог припомнить другого такого периода, когда бы обрушилось сразу столько бед. Те радужные надежды, с которыми начинали этот триместр, каким-то образом еще усугубляли нынешнюю ситуацию.

Было уже два часа пополуночи. Зевая, Ройстоун вернулся в свою квартиру. Сильвия спала. Дышала она тяжело и не шевельнулась, когда он включил ночник со своей стороны кровати. Хью понял, что Сильвия приняла снотворное. Она выглядела ужасно усталой, и он, понимая, что вставать ему через считанные часы, не захотел утром тревожить ее, поэтому взял будильник и пижаму, выключил свет и пошел спать в другую комнату.

Пальцы Ройстоуна коснулись кафельной стенки бассейна. Он повернулся, оттолкнулся от стенки, испытывая приятное возбуждение от стремительного рывка, и поплыл так быстро, как мог, еще и еще ускоряя темп. Это была сегодня его последняя дорожка, и он испытал что-то вроде торжества, когда пришел к финишу и ухватился за бортик. Он запыхался, но знал, что плавал хорошо, хотя и мало спал в эту ночь. Было совершенно не важно, что вокруг нет восхищенных зрителей; он был в полном согласии с собой, абсолютно расслабившийся и абсолютно бодрый. Рывком выйдя из воды, Хью побежал в душ.

Через пятнадцать минут он был у себя на кухне; на плите запел чайник, Хью заварил чай, сразу же налил и в чашку Сильвии — некрепкий, чуть-чуть молока, без сахара. Положил на блюдце пару печений «розмари», которые она особенно любила.

Шторы в спальне были еще задернуты, но погода в этот день выдалась такая хорошая, в голубом небе так сияло солнце, что в комнате было достаточно светло, и Ройстоун сразу увидел — постель пуста. Сторона, на которой он спал обычно, была нетронута и аккуратно прикрыта, другая сторона осталась неубранной, одеяло было отброшено к ногам.

Хью Ройстоун поставил чашку и блюдце и вышел в коридор.

— Сильвия! Где ты? В ванной? Я принес тебе чай.

Ответа не последовало. Дверь в ванную была распахнута настежь. Квартира была невелика, и Ройстоуну не потребовалось много времени, чтобы убедиться: Сильвии нет. Наконец он пошел в кабинет, уже поняв, что Сильвия отправилась на одну из своих длинных одиноких прогулок.

Он увидел конверт на письменном столе сразу, как только открыл дверь в кабинет. Письмо было коротким:

Дорогой Хью,

надеюсь, это будет не слишком сильным ударом, но я собираюсь поймать утренний автобус на Оксфорд, потому что решила покинуть Користон — и тебя. Думаю, ты догадываешься почему, хотя сама я как-то не слишком уверена. Единственное, в чем уверена, — я больше не в силах выносить этот ваш Корстон, по крайней мере, сейчас. Возможно, это не навсегда.

Даже надеюсь, что не навсегда. И я обещаю давать о себе знать, так что, пожалуйста — пожалуйста! — не пытайся меня искать. Если кто-нибудь спросит — кто-нибудь из попечителей в этот ваш День учредителя, скажи… можешь сказать им, что мне нужно было срочно уехать к больной подруге.

С любовью,

Сильвия.

ГЛАВА 12

Следующую неделю, даже две, Хью Ройстоун провел как в тумане. Жестоко оскорбленный тем, что Сильвия бросила его, он подчинился ее просьбе и не делал никаких попыток ее найти. Он приносил извинения, лгал, скрывал свое горе за кипучей энергией, твердо решив, что никто не узнает правду. Слишком хорошо он представлял себе те комментарии, какими обменивались бы старшие воспитанники, эти юнцы и девицы, — да и кое-кто из педагогов, — если бы узнали, что молодая жена директора оставила его с носом.

К счастью, дел в Корстоне было у него сейчас невпроворот. Помимо обычной рутины, конец триместра Святой Троицы, быстро приближавшийся, всегда был чреват для директора множеством дополнительных сложностей. Нужно было подготовить годовой отчет для попечителей; предстоял целый ряд спортивных мероприятий, и его личное в них участие считалось весьма желательным, если и не строго обязательным; следовало проверить и подписать табель успеваемости каждого воспитанника, а с теми из них, кто осенью уже не вернется в Корстон, встретиться отдельно. Он должен был провести собеседования с кандидатами на три возникшие в школе вакансии, а также составить планы — и обсудить их — на следующий триместр, хотя до него было еще далеко. Короче говоря, Ройстоун был занят сверх головы. Он работал до глубокой ночи и старался не думать о Сильвии.

Так что канун Дня учредителя — а вместе с ним и появление в Корстоне членов попечительского совета — подоспел слишком быстро. Председателем совета был лорд Пенмерет, бывший член кабинета министров. Дольше всех состоявшими в совете и наиболее влиятельными его членами были сэр Ричард Стокуэлл, маленький, щуплый человечек, скорее напоминавший жокея, в действительности же — удачливый бизнесмен; священнослужитель официальной англиканской церкви, преподобный Хорейс Танзел, и миссис Девойна Картер-Блэк, чей покойный супруг был самым щедрым жертвователем Корстона. Два оставшихся попечителя были назначены позднее, и Ройстоун относился к ним как к пустому месту, по крайней мере в данное время. Но первых четырех он почитал себя обязанным убедить в том, то дела в Корстоне по-прежнему идут хорошо.