Смерть империи - [72]

Впрочем, после нашего возвращения в Москву в 1987 году мы редко выкраивали время для дачи. Служебные обязанности в Москве, поездки в разные другие места занимали практически все выходные, и в праздники наша работа тоже не прекращалась. Тем не менее, я понимал, что рекомендации новой администрации нужно готовить быстро, если иметь в виду хоть какую–то пользу от них при принятии политических решений. На последние январские выходные я отменил все встречи и поездки, с тем чтобы отправиться на дачу и там, среди заснеженных сосен и берез, собраться с мыслями.

В пятницу вечером мы с Ребеккой отправились в Тарасовку, взяв с собой провизии на два дня, кипу желтых блокнотов и авторучку. Никаких документов, никакой справочной литературы я с собой не брал. Если имевшегося у меня в голове недостаточно для анализа и рекомендаций, то заполнять пробел было слишком поздно.

В пятницу вечером, после ужина, я принялся набрасывать основные тезисы того, о чем собирался сказать. Затем, с субботнего утра, я работал по два–три часа подряд, прерывался на полчасика, отправляясь бродить по тропинкам, протоптанным в снегу, привозя на тачке дрова в дом или просто любуясь на пламя в подобии камина, десятки лет назад сооруженного русским мастеровым из обычной русской печки. Большинство идей пришло мне в голову во время перерывов.

К воскресному дню я подготовил детальные наброски трех пространных телеграмм и черновые варианты первых двух из них. Вечером я возвратился в Москву с пачкой весьма помятых желтых листов, которые во время прогулок засовывал в карман куртки, а ночью прятал под подушку. Я сомневался, что Советы хоть что–то приобретут, ознакомившись с моими рассуждениями, но все же предпочитал держать их подальше от чужих глаз.

На следующий день секретарь героически расшифровала мои каракули и подготовила удобочитаемый текст. Тогда я разослал черновики и набросок рекомендаций своим ключевым сотрудникам. Мне нужны были их поправки, предложения и дополнительные соображения. Поначалу мы обсудили послания в комнате, защищенной от подслушивания, затем руководитель каждого сектора представил мне письменный меморандум, К концу недели два послания были готовы к отправке в Вашингтон. Потребовалось еще десять дней, чтобы завершить третье. Все послания были моими по стилю и содержанию, но я не написал бы их без множества соображений, выдвинутых моими коллегами.

Три послания касались, соответственно, развития внутренних процессов в Советском Союзе, развертывания советской внешней политики и рекомендуемых подходов в политике Соединенных Штатов. Я был убежден, что внешняя политика Советского Союза вырастает из его внутренней политики, а потому, прежде чем анализировать поведение страны за границей, следовало понять, что происходит внутри ее самой.

Внутри же этой страны происходила не более и не менее как революция. Определенные партийной конференцией 1988 года задачи по созданию правительства ограниченной власти, по принятию мер для создания представительного собрания, наделенного подлинной законодательной властью, снятие ограничений для общественного обсуждения в средствах массовой информации новых идей и тем, формальный отказ от идеологической подоплеки в борьбе с Западом привели в движение силы, наносившие невосполнимый урон старому строю. Широко развернувшаяся первая в советской истории подлинная предвыборная кампания ежедневно предоставляла свидетельства степени и глубины перемен. Горбачев, я чувствовал, по–прежнему твердо удерживал руководство, несмотря на то, что нарастала оппозиция его политике, и его политическое будущее зависело от продолжения курса реформ.

Поскольку для успеха перестройки необходимы были добрые отношения с Западом, я был уверен, что во внешней политике Горбачев будет и дальше делать упор на сотрудничество с остальным миром. Это означало: если в Восточной Европе образуются реформаторские движения, Горбачев не станет угрожать и не применит силу для их подавления, не принеся при этом в жертву свою внутреннюю политику и, вероятно, собственное положение.

Если консервативным силам и удалось бы свергнуть Горбачева (чего, на мой взгляд, не ожидалось), то даже они не смогли бы пойти на использование силы в Восточной Европе, поскольку это привело бы к широкомасштабным и, возможно, безудержным беспорядкам в самом Советском Союзе, Доктрина Брежнева, таким образом, оказалась мертва, поскольку ее уже нельзя было пустить в ход, как бы того ни желали правящие верхи в Москве.

Мне было известно, что кое–кто в Вашингтоне предсказывал, будто Горбачев долго не протянет, а потому новой администрации не стоит тратить время и силы на переговоры с ним. Я считал такое отношение совершенно ошибочным и указывал, что Горбачев продемонстрировал способность одолевать своих критиков и скорее всего сохранит такую способность в прогнозируемом будущем. Вместо того, чтобы сдерживать его, нам следовало побудить его к попыткам реформ в направлении, отвечавшем интересам США и тех советских людей, чьи подлинные интересы не противоречили нашим. Даже если сомневающиеся окажутся правы, мы ничего не потеряем, если решим как можно больше проблем, пока Горбачев находится у власти.