Смерть империи - [198]

Несмотря на отсутствие различных лиц, ужин прошел успешно. Звияд Гамсахурдиа, уведомивший, что не придет, и все же появившийся на пару со своим премьер–министром, сообщил, что Грузия выйдет из Союза и не станет участвовать в Горбачевском референдуме. Армянский премьер–министр Вазген Манукян также поведал о планах Армении отделиться, начало чему будет положено на референдуме в сентябре, Шаталин высмеивал Союзный Договор, саркастически заметив, что Совет Федерации не может даже договориться о названии страны, и предсказывал, что политика правительства Павлова приведет страну к катастрофе. Другие гости по–разному относились к необходимости сохранения союза в каком–либо виде. Настроение было настолько критическим по отношению к нынешнему советскому руководству, что Бейкер встал на защиту Горбачева: он напомнил гостям, что не было бы этого ужина без реформ, начатых по инициативе Горбачева.

Я не понимал, почему Горбачев считает, что он хоть что–то выигрывает, запрещая своим сотрудникам посещать неофициальные мероприятия, на каких присутствует Ельцин. Частным порядком он нередко жаловался на «низкую политическую культуру» в Советском Союзе, однако собственные его действия подтверждали, что данное состояние присуще как высшим верхам власти, так и населению в целом. И Горбачев, и Ельцин показали себя отнюдь не в выигрышном свете в середине марта 1991 года.

————

Один ключик к пониманию Горбачевской чувствительности появился, когда Бейкер встретился с ним в ходе все того же визита в Москву После их личной встречи Бейкер уведомил меня, что Горбачев упомянул о получении сообщения от одного из сотрудников Ельцина, что Ельцин интересовался у меня, как отреагируют США, если он придет к власти неконституционным путем, Бейкер тогда предложил, чтобы я присоединился к ним и объяснился, но Горбачев ответил, что в этом нет необходимости: он полностью верит в мою честность и не хотел бы выставлять дело таким образом, будто я вел себя неподобающе.

Я объяснил Бейкеру, что это пресловутое сообщение — «утка». Ельцин никогда и никоим образом не давал понять, будто намеревается принять неконституционные или незаконные меры, чтобы прийти к власти. Поступи он так, я немедленно прервал бы с ним всякие контакты. К тому же, вся эта идея абсурдна сама по себе: как мог бы Ельцин затеять заговор, если армия, КГБ и партийный аппарат против него? Бейкер предложил мне самому найти способ одернуть Горбачева.

Прежде всего, я встретился с Черняевым, чтобы объясниться. Черняев сказал: да, в самом деле, Горбачев получил сообщение, о котором упомянул Бейкеру. Когда я объяснил, что это фальшивка, Черняев заявил, что мое заявление очень важно. И пообещал доложить Горбачеву, что сообщение это фальшивка, но предложил, чтобы я сам сказал об этом Горбачеву, как только представится случай.

Мне повезло: через два дня я получил письмо от президента Буша для передачи Горбачеву. В нем содержались некие предложения по урегулированию остававшихся недоразумений по выполнению договора сокращении вооружений обычного типа в Европе. В рядовом случае я передал бы письмо через министра иностранных дел Бессмертных, поскольку считал, что он старается решить упомянутые в письме проблемы, и было бы полезно, если бы письмо попало к Горбачеву с его замечаниями. На сей раз, впрочем, показалось более важным воспользоваться случаем и поговорить прямо с Горбачевым, чтобы опровергнуть ложное сообщение о Ельцине.

Черняев быстро подготовил встречу, и Горбачев принял меня в своем кабинете в здании ЦК партии, а не в Кремле, объяснив, что ему предстоит встретиться с гостем из Японии, который приехал не как правительственный служащий, а как руководитель политической партии. Я дал обзор предложений, сделанных президентом Бушем в письме, и Горбачев обещал ответить без задержки. Затем я обратился к сообщению, о котором он упомянул Бейкеру, и сказал, что оно ложно: Ельцин никогда даже не намекал на возможность взятия власти неконституционными средствами. Горбачев заметил, что сообщение пришло от одного из людей Ельцина. Не знаю, ответил я, зачем кому–то понадобилось такое сообщение, зато знаю, что ничего подобного не было. Так что его источник либо ошибся, либо лжет.

Горбачев не усомнился в моих словах, зато минут на пятнадцать пустился в плохо связуемые рассуждения о том, что нас с Ребеккой очень высоко ценят, что люди уделяют нам много внимания и это хорошо, но это означает, что нам следует весьма серьезно относиться к политической значимости наших контактов.

Хотя прямо этого он и не сказал, но суть, похоже, заключалась в том, что нам не следовало бы слишком уж якшаться с людьми из окружения Ельцина, а вместо этого проводить побольше времени с людьми, которым Горбачев доверяет, — как будто их легко отличить: сегодняшний облеченный доверием советник назавтра мог считаться предателем. Я тщательно поддерживал баланс своих неофициальных встреч и официальных бесед по всему ответственному политическому спектру и считал, что подозревать, будто мы играем на фаворитизме, несправедливо, хотя должен был признать, что мы чаше встречались с реформаторами, чем с консерваторами и очень редко имели дело с крайними реакционерами. Интеллектуалы, склонные брать сторону реформ, охотнее принимали приглашения и были более доступны, чем аппаратчики. Многие деятели Коммунистической партии все еще, похоже, избегали поддерживать частые неофициальные контакты.