Смерть империи - [189]

После того, как мы обменялись приветствиями, я объяснил, что мне поручено вручить письмо от президента Буша. Вручив Горбачеву экземпляр на английском, я построчно перевел текст на русский язык. Буш указывал, что он действовал с великой сдержанностью после волнений в Литве и других прибалтийских государствах, однако на него оказывается все больший нажим с тем, чтобы он что–то предпринял. В 1990 году он принял заверения Горбачева, что сила не будет пущена в ход, и на этой основе одобрил ряд программ в поддержку экономической реформы в Советском Союзе. Однако невозможно будет продолжать эти программы перед лицом запугивания, нажима и применения вооруженной силы в государствах Прибалтики. Если только положение там не изменится, президенту не останется ничего другого, как приостановить шаги, начало которым им уже положено. Он прибегнет к этому не как к наказанию, а потому, что реформа в таком случае лишилась бы основы. Буш призывал Горбачева остановить растущую волну насилия и вернуться к прежней политике примирения.

Когда я закончил читать текст, Горбачев спросил: «Он сказал, что уже предпринял эти шаги или еще предпримет?»

«Он сказал, что предпримет, если…», — ответил я.

Горбачев некоторое время помолчал, потом, ничего не говоря о письме, спросил: «Джек, скажите мне. Какой видится вам ситуация здесь?»

Вопрос застал меня врасплох. Была у меня надежда найти способ и поделиться кое–какими из своих сомнений по поводу его последних решений, только я не ожидал, что Горбачев сам предложит это сделать. Заготовленной речи у меня не было, как не было и указаний, не считая самого письма, но я часто размышлял о различных вещах, которые, похоже, шли не так. Возможность высказаться о них прямо была слишком искусительной, чтобы спасовать.

Говоря, я не делал никаких пометок, но сразу по возвращении со встречи бегло записал основные моменты, и теперь, когда пишу, эти записи приводят в движение мою память. Во–первых, сказал я, я испытываю огромные затруднения, пытаясь выявить разумное обоснование политических мер, принятых им за последние несколько месяцев. Я с давних пор был убежден, что он искренне стремится к фундаментальной реформе у себя в стране, о чем я постоянно уведомлял свое правительство. Между тем, в последнее время я нахожу, что у меня концы с концами не сходятся. Знаю, что он по–прежнему настаивает на продвижении перестройки вперед, и знаю, что это в его интересах и в интересах страны, но то, что происходит у меня на глазах, не отвечает этим представлениям. Факты, похоже, показывают, что его политика изменилась, но я никак не могу сообразить, что могло бы побудить его менять политику, а потому с неохотой допускаю, что это произошло. Однако я никак не могу свести его бесконечные словесные выпады против демократов и против Ельцина с провозглашенной целью перестройки.

Обратившись к Литве и ее соседям, я заметил, что военный нажим поляризовал положение, подорвал переговорную основу и создал потенциал насилия. События там тяжким бременем легли на президента Буша: на него давят Конгресс, пресса и общественность в целом. Я, положим, не верю, что он приказал войскам открыть огонь по телебашне в Вильнюсе, и все же я не понимаю многого из сделанного им или позволенного сделать другим: посылку военных сил, захват зданий, объявление бескомпромиссных ультиматумов. Ничто из этого, казалось, не имело смысла, если целью его был мир. Хорошо понимаю, добавил я, как давили на него, чтобы сила была пущена в ход, только кажется мне, что те, кто давил, не были друзьями ни ему, ни реформе, а потому я не в силах постичь, отчего он поддался, тем более что шагами, им предпринятыми, могли воспользоваться те, кто склонен к насилию.

Он часто подчеркивал, заметил я, что решения следует искать в рамках Конституции, Разумеется, в общем, абстрактном виде с этим спорить никто не станет, но ему следовало бы постараться понять точку зрения людей, считающих, что, коль скоро в Союз их загнали силой, значит они его Конституцией не связаны, Даже в этом случае интересы обеих сторон удовлетворил бы закон о референдуме как событии, решающем, быть отделению или нет. Нынешний закон на самом деле отрицает право на отделение, а не осуществляет его.

Наконец, я обратил внимание, что сторонним наблюдателям вроде меня избранные в прибалтийских государствах лидеры не кажутся грозящими насилием. Они, похоже, понимают, что достичь своих целей способны лишь ненасильственными средствами, и демонстрируют замечательную выдержку. Насилие, свидетелями которого были мы, развязали советские силы, находящиеся под командой Москвы — и всецело в его власти. Я, положим, не сомневаюсь в его приверженности мирному, переговорному решению этих проблем, и все же никак не могу объяснить своему правительству, как последние действия согласуются с его целями.

————

Проговорив так минут пятнадцать, я облегчил душу. Горбачев, который внимательно выслушал весь мой монолог, поблагодарил меня за откровенность без какого бы то ни было признака иронии.

Что же касается моего затруднения с пониманием последних событий в Советском Союзе, то Горбачев призвал меня принять во внимание «полную серьезность» того, что происходит. «Постарайтесь помочь вашему президенту понять, — продолжил он, — что мы на грани гражданской войны.