Смерть империи - [191]

Людям пришлось часами простаивать в очередях немногочисленных отделений Сбербанка, и раздражение их росло. Никто не верил официальному объяснению, поскольку люди знали: «спекулянтам и мошенникам» никакого труда не составит обменять свои банкноты. Госслужащих, проводивших обмен, подкупить было легко.

Явно сознавая, что общественное мнение оборачивается против него, Павлов выдвинул еще одно объяснение, неправдоподобное, но рассчитанное, очевидно, на то, что советское население, приученное верить в теории заговоров и не доверять иностранцам, примет его с большей охотой. В интервью газете «Труд» он заявил, что акция была предпринята, чтобы сорвать заговор «иностранных банков», которые держали у себя 8 миллиардов рублей и намеревались пустить их в ход, чтобы свалить советское правительство, внезапно наводнив страну деньгами.

Общественность, как в Советском Союзе, так и за рубежом, почти все свое внимание сосредоточила на этом глупом утверждении, меня же в равной степени тревожили замечания Павлова по поводу будущей экономической политики. Он отвергал частную собственность на землю, утверждая, что ее туг же раскупят преступные элементы и дельцы черного рынка. Он представлял дело таким образом, будто закон РСФСР позволит подобное, упуская тот факт, что этот закон разрешал передачу земли только тем, кто станет ее возделывать или застраивать, а обратная продажа возможна только местным властям, а не каким–либо третьим участникам. Павлов призывал перенести ориентире потребительских товаров на более капиталоемкие товары, что возможно было только при сохранении командной экономики. В то же время он описывал советскую экономику как быстро движущуюся к грани краха. На деле, он предсказывал: если ничего не предпринять, то через шесть месяцев хозяйственная разруха уподобится той, что была во время гражданской войны в 1918–20 гг.

Ознакомившись с его интервью, я записал в дневнике:

«Самый тревожный аспект этого винегрета из суждений заключен в крепко проросшей ксенофобии, не только в абсурдных обвинениях по адресу иностранных банков, но и в других пассажах. Второй тревожащий аспект состоит в его привычке искажать факты в угоду собственным аргументам. Сказанное про закон РСФСР о земле, к примеру, вводит в полное заблуждение. Наконец, когда он списывает практически все трудности на преступные элементы, жадных иностранцев и упрямых радикальных националистов, остается только гадать, зачем правительство позволило этим силам ослабить предположительно здоровую экономику до такой степени, что она того и гляди полностью разрушится в считанные месяцы. Другими словами, если все дело только в осуществлении закона, тогда зачем вообще понадобилась перестройка? И еще. В этой мешанине противоречивых суждений подозрительно отсутствует всякое упоминание о необходимости стать частью мировой экономики. Наделе, если следовать логике Павлова, надо держаться подальше от мировой экономики, как от чумы, потому как «ихние» хитрюги–обдиралы только и думают, как бы Матушку Россию снасильничать.

Подводя черту: либо этот малый представления не имеет, как работает рыночная система, либо он слишком петляет, чтобы можно было надеяться на продвижение к ней. Сочетание невежества и неприятия оттолкнет серьезных инвесторов и оставит его один на один с теми, кого он на словах презирает: с плутами и закоренелыми жуликами. Такое мы услышали не в последний раз, и, если Горбачев не найдет другого премьер–министра tout de suite[99], деловой интерес к чему–либо, кроме быстрых товарных сделок, наверняка скорее всего пойдет на убыль».

Утверждение Павлова, будто западные банки плетут заговор, чтобы отстранить Горбачева, вызвало всего лишь насмешки как в советской, так и в зарубежной прессе, а в возмущенном заявлении государственного департамента указывалось, что, будучи министром финансов, Павлов напечатал куда больше денег, чем их хранилось в западных банках.

Горбачев попытался исправить положение, поручив своему пресс–секретарю, Виталию Игнатенко заявить: «Наши деньги не способны переменить политический строй», — а Виктору Грушко, главному из заместителей Крючкова, объявить, что КГБ о подобном заговоре абсолютно ничего не известно. «Нью—Йорк тайме» в редакционной статье выразила типичную для иностранцев реакцию:

«Политика премьер–министра Павлова оказалась решительной — решительной и неверной. Он отрекся от подталкивания советской экономики к рынкам. Зато его вновь привлекли замысловатая мешанина склеротичной бюрократии, социалистические лозунги и вызванные ксенофобией выпады, отвергающие единственный внешний источник помощи.

В конечном счете, Советский Союз вынужден будет постучаться в двери Запада, прося капиталовложений, навыков и помощи. Когда по поводу ни единой из них ответа не последует, Советам следует припомнить эту неделю и Павловский туман».

То был не последний раз, когда новый премьер–министр Горбачева ставил его в неловкое положение.

Бумеранг референдума

Когда в декабре Горбачев убедил Съезд народных депутатов СССР согласиться на референдум о сохранен и и Союза, он, похоже, считал, что разыгрывает туза. Используя Коммунистическую партию для сбора голосов, он мог рассчитывать на широкую поддержку Союзу и тем самым оказать давление на Ельцина, Кравчука и других непокорных республиканских руководителей, заставив их согласиться на союзный договор.