Смерть империи - [181]

Я спросил, зачем он это делает, хотя был уверен, что знаю ответ. Ельцин посмотрел на меня так, будто я спросил, не холодно ли в Москве зимой, но терпеливо разъяснил: «Если применят силу против избранного органа в Литве, то же самое могут сделать и против российского парламента. На самом деле, если с прибалтами получится, то мы окажемся следующими на очереди!»

В тот день Ельцин должен был присутствовать на заседании Совета Федерации, и он выразил уверенность, что еще ряд руководителей других республик займут ту же позицию, что и он. Он также заявил, что угроза силы в Прибалтике сводит на нет все Горбачевские стремления достичь согласия по новому союзному договору Ельцин видел мало надежд на то, что тот будет завершен в близком будущем.

Вернувшись от Ельцина, я узнал, что государственный секретарь Бейкер прислал письмо Шеварднадзе. Шеварднадзе по–прежнему исполнял обязанности министра иностранных дел, ожидая назначения преемника, но, как мне было сказано, в тот день отсутствовал, и я вручил письмо заместителю министра Алексею Обухову, в чьем ведении находились отношения с Соединенными Штатами. Письмо госсекретаря содержало выраженный в сильных тонах призыв к трезвомыслию в Литве и не оставляло сомнений в том, что, если будет применена сила, наши отношения понесут серьезный ущерб. Я попросил Обухова вручить письмо министру запечатанным (но с переводчиком, поскольку написано оно по–английски) как можно скорее и уведомить министра, что в течение всех выходных я буду в его распоряжении, если он сочтет нужным передать что–либо госсекретарю Бейкеру. Обухов заверил меня, что Шеварднадзе получит письмо без задержки, однако, хотя преемник его еще не был назначен, я все же сомневался, занимается ли на самом деле Шеварднадзе делами министерства иностранных дел. Обстановка в Прибалтике настолько напряжена, что он рискует оказаться среди членов правительства, у которых «руки в крови», даже если продержится в должности лишь до конца выходных.

На деле в те дни Шеварднадзе перестал исполнять обязанности министра иностранных дел, хотя о замене его объявили лишь во вторник на следующей неделе.

Во время моего посещения Обухов спросил, когда прибудет передовая группа для подготовки визита президента Буша в Москву, который был намечен на февраль. Обычно такая группа приезжает за пять–шесть недель до встречи в верхах для подготовки программы встреч и мероприятий, однако на сей раз Белый Дом хранил необычное молчание по этому поводу. Сказав Обухову, что выясню, я позволил себе выразить сомнение, что приезд состоится в атмосфере такой напряженности в Прибалтике.

Обухов возмутился, изобразив наигранное удивление, что мы позволяем «внутреннему делу» вмешиваться в событие такой важности как встреча на высшем уровне. Обухову хорошо известно, ответил я, что мы не считаем статус прибалтийских государств «внутренним делом» и, более того, если в результате действий Москвы там прольется кровь, то немыслимо было бы полагать, будто в подобной атмосфере саммит состоится. Я напомнил ему о реакции США на советское вторжение в Афганистан и попросил его сделать все, чтобы Горбачев и другие руководители всецело осознавали силу наших чувств в этом вопросе.

В тот вечер я с особым вниманием смотрел телевизионные новости, поскольку хотел услышать, что именно заявили российские законодатели в открытом обращении, с которым меня ознакомил Ельцин, О российском заявлении не было сказано ни слова. Новый председатель государственного комитета по телевидению явно распорядился не обращать на него внимания, Прошло уже несколько лет с тех пор, как замалчивание важных новостей было на советском телевидении делом обыденным, и возврат к старой привычке убедил меня, что замена Горбачевым Ненашева на Кравченко уже приносит плоды.

То, как недавние события освещали в теленовостях, было чудовищно. Диктор зачитывал сообщения, из которых следовало, что порядок в Литве нарушается потому, что литовский Верховный Совет неспособен действенно управлять республикой.

————

Хотя день тот был долгим, вечеру предстояло растянуть еще дольше. Меня пригласили отпраздновать Старый Новый год в ознаменование шестидесятой годовщины ведущего крестовый поход еженедельника «Московские новости». Приглашался я к 23:00, и программе предстояло длиться далеко за полночь.

Мне не по нраву поздние ночные празднества, а политическая атмосфера была такой, что я понимал: торжества, связанные с годовщиной, больше будут похожи на поминки, чем на веселье, но пришлось пойти. Ожидалось крупное нашествие лидеров Демократической России, участие в празднестве дало бы мне возможность наслушаться последних политических сплетен и — что еще существеннее — символизировало бы американскую поддержку реформ и демонстративную солидарность с теми, кто поддерживал независимость Прибалтики.

Ельцин, сопровождаемый единственным телохранителем, прибыл чуть позже большинства других гостей (он радовался, что устроил пышное появление) и, сопровождаемый фотографами и операторами, был препровожден к тому ряду в зале, где сидел я. Шумно поприветствовав меня, Ельцин настоял, чтобы я сел с ним рядом и мы могли поговорить. Его телохранитель, Александр Коржаков, поменялся со мной местами. Свет нескольких телевизионных камер был направлен на нас, пока мы обменивались малозначимыми фразами.