Смерть империи - [182]

Ельцин использовал меня для политической демонстрации, и это вызвало бы во мне раздражение, если бы как раз в тот вечер я не использовал его точно также, как он использовал меня. Он демонстрировал общественности, что ведет дела с представителем другой сверхдержавы, я же — что мы поддерживаем призыв оставить Литву в покое, с каким он выступил днем.

Как раз в тот вечер я услышал, что Валентин Павлов, расхлябанный министр финансов, будет назначен премьер–министром вместо Рыжкова. Назначение странное: у Павлова не было ни достоинств, ни способности, чтобы стать деятельным главой правительства, тем более в столь бурные времена. Я спросил Ельцина, советовались ли с ним. Он ответил, что слышал о Павлове как об одном из кандидатов и два дня назад сказал Горбачеву что считает эту кандидатуру неподходящей для такого поста. Впрочем, насколько он понял, Горбачев все равно собирался назначить Павлова, и, если назначит, то он, Ельцин, драться из–за этого назначения не станет. Есть у него дела поважнее, да и, кроме того, без более ясных указаний от Горбачева никакой премьер–министр СССР не сможет осуществлять необходимые реформы.

Я спросил, заметил ли Ельцин, что в теленовостях обошли вниманием его заявление по Литве. Он, усмехаясь, ворчливо ответил: «Не знают, что с ним делать!»[95]

Как я и ожидал, ночное представление продолжалось, когда часы давно уже отмеряли два часа утра. Скетч следовал за скетчем, и содержание их часто было забавным, только вот у исполнителей не было настроения смешить. Смех раздавался часто, но был он хрупким и натужным. Всеми владело беспокойство, и это давало о себе знать.

Слова ведущего об окончании программы были восприняты с облегчением. Я вернулся в Спасо—Хауз вскоре после трех. Когда голова моя коснулась подушки, элитное подразделение КГБ «Альфа» пошло в атаку на телебашню в Вильнюсе. Это было то самое подразделение, которое 24 декабря 1979 года штурмом взяло президентский дворец в Кабуле и убило президента Хафизуллу Амина, отказавшегося обратиться к СССР с просьбой о «братской помощи».

Кто отдал приказ?

Когда сон мой прервала телефонная трель, за окном еще стояла кромешная темень. Полусонный, я взял трубку. Звонил мой заместитель Джеймс Коллинз, сообщивший, что ночью в Вильнюсе был захвачен телевизионный комплекс, имеется много погибших. Хотя сообщения пока отрывочны, ясно, что убито много гражданских лиц, сотни ранены. Более того, судя по всему, в ближайшее время начнется нападение на здание парламента, Большинство литовских депутатов забаррикадировались внутри, а снаружи собираются тысячи людей, образуя живой щит. Если на здание нападут, там будет кровавая каша.

Сообщения продолжали просачиваться все утро. Помимо рассказов иностранных журналистов, сведения мы черпали от наших собственных очевидцев — находившихся в Вильнюсе сотрудников ленинградского генконсульства (запрет для иностранных дипломатов был снят через несколько недель после того, как был установлен в марте 1990 года).

Днем я набросал для себя следующие вопросы:

Почему так? Горбачев не смог бы получить твердой поддержки Совета Федерации на такую акцию. Начало такой военной акции до прибытия комиссии этого органа[96] отдает либо жутким двуличием, либо (допустимо ли такое?) тем, что решение принимал не Горбачев и события вышли из–под его контроля, Или большая часть этого была спланирована заранее? Мог ли Шеварднадзе знать об этих планах, когда уходил в отставку? Но если так, зачем он продолжал работать, когда это происходило? Когда я это пишу, то не знаю, штурмуют ли в Вильнюсе здание Верховного Совета. Мне будет легче уяснить что к чему, когда я буду точно знать, что произойдет дальше и как реагируют различные силы в России и в других республиках. Не могу себе представить, что все будут сидеть и молчать, но сомневаюсь, что последуют согласованные действия.

Днем того же дня я получил приглашение от министерства иностранных дел СССР присутствовать на встрече с первым заместителем министра Анатолием Ковалевым. Приглашены были также мои британский, французский, немецкий и финский коллеги, наряду с некоторыми другими. Созыв нас всех вместе, да еще в воскресенье днем, указывал на то, что вопрос предстоит и важный и неотложный.

Мы собрались в средних размере в помещении для заседаний, где Шеварднадзе часто принимал делегации сенаторов или конгрессменов. Один из немногих руководящих сотрудников, оставшихся от эры Громыко, долговязый, мягкий в обращении Ковалев был известен как специалист по Западной Европе и серьезный поэт. Теперь он, получалось, исполнял обязанности министра иностранных дел, поскольку никак не упомянул, что пригласил нас по поручению Шеварднадзе. Уж не отказался ли Шеварднадзе, подумал я, проводить встречу, потому как пришлось бы извиняться за Горбачева.

Ковалев сообщил, что он только что прибыл от президента и хотел бы передать послание от него главам наших государств и правительств. Руки у него тряслись, когда он читал по своим записям, а в голосе слышалась не свойственная ему дрожь, Президент, продолжал Ковалев, хочет заверить своих зарубежных коллег, что он не несет ответственности за нападение на телебашню. Он сам не знает, кто отдал приказ. Положение по всей стране чрезвычайно напряженное, и он делает все от него зависящее, чтобы предотвратить распространение гражданской смуты. Президент хотел бы заверить своих друзей за рубежом, что он по–прежнему намерен следовать курсом реформ, проложенным им, и избегать кровопролития.