Смерть империи - [161]

Сам Ельцин не раз высказывался в пользу федерации или конфедерации. Он отвергал Горбачевские упреки в том, будто его предложения при ведут к развалу Советского Союза, доказывая в ответ, что сильному союзу нужны сильные республики. И вот теперь его главный заместитель прямо заговорил о российском государстве–воспреемнике, которое сохранит лишь слабые связи с остальными союзными республиками в местном подобии ООН.

За два месяца до встречи с Хасбулатовым я направил телеграмму в Вашингтон, указав, что нам следует серьезно отнестись и подготовиться к тому, что Советский Союз, возможно, распадется. Я не был сторонником того, чтобы Соединенные Штаты предприняли какие–то шаги в этом направлении (помимо отстаивания права прибалтийских государств вернуть себе независимость), но полагал настоятельно необходимым заранее определиться, как нам относиться к последствиям. Между тем, даже видя развитие сил, способных разорвать Советский Союз на части, я исходил из того, что произойти такое могло, если бы другие республики, прежде всего Украина, настаивали на независимости и тем вынуждали Россию действовать в одиночку. Я не предполагал, что российские политики (не считая немногих витавших в облаках) станут рассматривать этот исход как такой, какой России следует приветствовать и поощрять.

Хасбулатов, между тем, был не эксцентричным мечтателем, а видным экономистом, занявшим в новом российском парламенте второй по значимости пост. О том же заговорили и другие, кого все больше удручала неспособность Горбачева определить, какие экономические реформы необходимы стране. Одним из них был Михаил Бочаров.

Директор промышленного предприятия, ставший политиком, Бочаров был избран народным депутатом на съезды как СССР, так и РСФСР и не так давно был назначен председателем Высшего экономического совета при парламенте РСФСР. В июне он оказался среди кандидатов на пост председателя Совета Министров РСФСР (премьер–министра), но не сумел получить большинства голосов.

Я неоднократно встречался с Бочаровым с начала 1989 года и имел представление о его взглядах. Он был убежден, что становление рыночной экономики возможно лишь в результате радикальных и скорых мер, кладущих конец централизованному управлению народным хозяйством и ломающих систему госпредприятий для создания конкуренции. До конца лета 1990 года, впрочем, он думал о народном хозяйстве СССР как о едином целом.

Беседуя же с ним в августе, я убедился, что угол его зрения сместился. Хотя Бочаров все еще надеялся, что Горбачев в конце концов окажется готов к началу подлинного процесса экономической реформы, он уже считал, что у России хватает средств, чтобы, если понадобится, самой провести реформу. Следовательно, прояви Горбачев — в очередной раз — нерешительность в осуществлении коренных реформ, Россия, по мнению Бочарова, выйдет вперед и продолжит прямые переговоры с остальными республиками, которые приведут к созданию новых учреждений взамен неподатливой системы централизованного управления.

Переход на рыночные отношения, полагал он, будет очень трудным, но происходить переход должен, если ему вообще суждено произойти, быстро. Конечным результатом, предсказывал Бочаров, станет Советский Союз, не лишенный сходства с Европейским Сообществом, каким оно станет в 1993 году после вступления в силу Маастрихского договора: группой суверенных государств с общим «экономическим пространством» и валютой и с учреждениями, выполняющими регулирующие и консультативные функции, наподобие Европейской Комиссии в Брюсселе и Европейского Парламента в Страсбурге.[84]

Хасбулатов, таким образом, был не одинок, размышляя о российском государстве — воспреемнике Советского Союза. Люди вроде Бочарова приходили к этой мысли не в силу какой–то абстрактной преданности российскому сепаратизму, но в результате удрученности неспособностью Горбачева целиком отдать себя экономической реформе. Числу таких людей скорее всего предстояло расти, если только Горбачев не предпримет решительных мер по ликвидации механизма управления из центра.

500 так никогда и не наступивших дней

С середины июля по август казалось, что мои подозрения по поводу намерений Горбачева оправдываются. Устранив Коммунистическую партию от руководства в выработке политики, Горбачев вновь заговорил о радикальной экономической реформе, согласился сотрудничать с Ельциным в разработке новой ударной, программы и совместно с Ельциным создал комиссию для составления проекта плана. С окончанием съезда партии Горбачев действовал быстро. Он достиг исторического соглашения с германским канцлером Колем, продемонстрировав тем самым новую независимость от партийных ретроградов и, похоже, готовность проделать то же самое в отношении экономической трансформации страны.

Горбачев и Ельцин совместно подобрали специалистов, которым предстояло составить план реформы, дабы заменить им провальную стряпню правительства Рыжкова. Во главе группы они поставили члена Президентского Совета академика Станислава Шаталина, включили в нее с дюжину экономистов из обеих команд: Николай Петраков, например, был, как и Шаталин, членом Горбачевского Президентского Совета, в то время как Григорий Явлинский и Борис Федоров вошли от правительства РСФСР. Ельцинские ставленники были моложе и — предположительно — более радикальны, чем выходцы из Горбачевской команды, и все же группу объединяла необходимость предпринять быстрые шаги для ликвидации механизма управления экономикой из центра, душившего хозяйственную деятельность и разжигавшего страсти сепаратизма по всей империи.