Смерть империи - [159]

Легенды о проклятии из–за неправедно добытой собственности занимают видное место во многих культурах. Идет ли речь о похищенном сокровище, или золоте Рейна в бессмертном цикле опер Рихарда Вагнера, или о каком–то из множества иных вариантов, одно остается неизменным: жадность неправедного обладателя делает его слепым к опасности, какую таит в себе обладание.

На протяжении 1990–1991 годов, наблюдая за неоднократными тщетными попытками реформировать экономику, я часто вспоминал эти легенды. Если только государство не найдет способа избавиться от контроля за большей частью приносящей доход собственности, реформам не осуществиться, поскольку окажется невозможной настоящая рыночная система хозяйственного взаимообмена. Если только Горбачев не сумеет положить конец владению центральным органом власти большей частью собственности в Советском Союзе, его собственное положение рухнет под давлением внове обретших власть республик, не желавших больше, чтобы их хозяйственная судьба решалась бюрократами в Москве. Он же, подобно героям бесчисленных легенд, похоже, и не ведал о проклятии. Ему была невыносима мысль о передаче другим части своей власти. Цепляясь за власть над собственностью, Горбачев вынес приговор и собственному правлению, и государству которое возглавлял.

Неумелое правительство

Рыжков и его министры никогда не понимали, чего стоит создание рыночной системы. Беда заключалась не в их идеологическом догматизме или личной жадности, хотя кое–кто отличался и тем и другим. Большинство из них с охотой кое от каких старых догм избавились бы, а другие переосмыслили, И пусть среди членов правительства были несомненно жадные люди, — их ненасытный аппетит куда лучше утолило бы хозяйство реформированное, чем развалившееся. Неумелость чиновников вызывалась прежде всего их непониманием, что нужно для создания работоспособной рыночной системы.

Путаной была даже терминология, какой они пользовались. Стоило разрешить благосклонно говорить про рыночную экономику, как они повели речь о «социалистическом рынке», даже не утруждая себя объяснениями, чем социалистический рынок отличается от любого другого. К 1990 году в качестве официального ориентира выдвинулся «регулируемый рынок», но и это тоже не имело объяснения. Значило ли это, что все народное хозяйство будет управляться на основах, схожих с обшей сельскохозяйственной политикой Европейского Сообщества, или управление уподобится регулированию коммунальных услуг на Западе, или — возможно — установлению цен на сахар в Соединенных Штатах? Если так, то едва ли это можно классифицировать как рыночную систему, ибо, какой бы ни была функция рыночных регуляторов на Западе в определенных отраслях или оказиях, действуют они — в степени, в какой действуют, — только когда являют собой исключения, а не правило. Способа «регулировать» весь рынок не существует, если не считать такого рода административные регуляторы, которые уже доказали свою нефукциональность в СССР и с которыми перестройка призывала покончить.

Рыжков со своими коллегами не только не смог вникнуть в суть рыночной экономики, но и не понимал, что без значительной доли частной собственности рыночные отношения создать чрезвычайно сложно, а то и невозможно. На практике, нельзя было ожидать, чтобы принадлежавшие государству предприятия конкурировали друг с другом так, что это привело бы к созданию настоящего рынка. И все же враждебное отношение к частной собственности, особенно на землю, упорно держалось в политическом руководстве, и даже те, кто соглашался поддержать частное предпринимательство в местных отраслях и сфере услуг, по–прежнему считали «коллективное владение» превосходящим типом собственности и единственно допустимой формой для предприятий любого размера.

Без ясного понимания того, что заставляет рынок работать, руководящие чиновники не могли сообразить, какого рода учреждения необходимы рынку. Отлаженная банковская система, бухгалтерский учет, ориентированный на рынок, налоговая система, способная получать от населения требуемые выплаты без удушения частной инициативы, — можно составить длинный список учреждений, необходимых для работоспособной рыночной системы, которых не было в Советском Союзе. Такие учреждения в одну ночь не создашь, а все правительственные планы реформ имели один губительный недостаток: в них отсутствовала какая бы то ни было стратегия, позволявшая их создать или дать им развиться.

————

Лично Николай Рыжков, премьер–министр до конца 1990 года, был одним из самых обаятельных руководителей Горбачевского периода. Намерения Рыжкова, человека более сердечного, менее властолюбивого и менее внушаемого в личном общении, чем Горбачев, были благими. Он знал, что система нуждается в реформе, но полагал, что сумеет провести ее постепенно, Отдал Госплан распоряжение поставщикам продукции военного назначения произвести конверсию X процентов продукции в год в товары народного потребления, и — опля! — через V лет полки всех магазинов ломятся от товаров и все счастливы. Только в действительном мире советской бюрократии такого быть не могло. Система создавалась, чтобы душить частную инициативу. Рыночные механизмы, вживляемые понемножку в имевшуюся хозяйственную систему, попросту отторгались бы: это так же точно, как и то, что человеческий организм отторг бы легкое, пересаженное от шимпанзе.