Смерть и воскрешение патера Брауна - [40]

На этот раз в голосе его была нотка, от которой у слушателей холодок пробежал по спине. В самом деле, с дерева, выделявшегося черным силуэтом на освещенном луной небе, безжизненно свисало нечто вроде сухой ветки. Но это оказалась не сухая ветка. Как только они подошли ближе, Феннер отскочил в сторону, громко выругавшись. Потом бросился вперед и быстро снял петлю с шеи болтавшегося миниатюрного человечка с растрепанными космами седых волос. Прежде чем он опустил его тело на землю, он понял, что держит в руках труп.

Очень длинная веревка была закручена много-много раз вокруг ствола дерева, и сравнительно недлинный кусок шел от развилины дерева к телу. Большая садовая бочка откатилась, перевернутая, от дерева, как табурет, опрокинутый ногой самоубийцы.

– О боже! – вырвалось у Эльбойна – не то как мольба, не то как проклятие. – Помните, что сказал о нем ирландец: «Если бы он знал, он был бы готов повеситься»! Не так ли, патер Браун?

– Да, – ответил священник.

– Ну, – глухо проговорил Вандам, – мне никогда и не снилось, что я скажу нечто подобное, но разве не остается предположить, что… проклятие сделало свое дело?

Феннер стоял, закрыв лицо руками, и маленький патер мягко спросил, положив руку ему на плечо:

– Вы его очень любили?

Секретарь опустил руки. Лицо его было страшно при свете луны.

– Я ненавидел его всеми силами души, – ответил он. – И если его убило проклятие, то уж не мое ли?

Рука патера Брауна сжалась сильнее, и он сказал так серьезно, как не говорил, пожалуй, до сих пор:

– Нет, успокойтесь, вы тут ни при чем!

Полиции района доставили много хлопот четверо свидетелей, замешанных в этом деле. Все они оказались людьми известными и людьми, на которых, в обычном смысле слова, можно было положиться. А один из них – Сайлас Вандам из Нефтяного треста – представлял собой особу важную и облеченную властью. Первый же полицейский, рискнувший отнестись скептически к его версии, вызвал вспышку.

– Не говорите мне, чтобы я «держался фактов»! – крикнул миллионер. – Вас на свете еще не было, а я уже умел «держаться фактов»! Я вам факты и рассказываю. Только сумеете ли вы правильно записать их?

Упомянутый полицейский был молод и имел смутное представление о том, что с миллионером – политически важной величиной – нельзя обращаться как с рядовым гражданином. Ввиду этого он направил его и его спутников к своему начальнику, инспектору Коллинзу, седеющему мужчине, усвоившему себе свирепо-благожелательный тон: он, мол, настроен добродушно, но чепухи не потерпит.

– Так-так! – заявил Коллинз, глядя прищуренными глазами на трех стоящих перед ним мужчин. – Забавная, однако, получается история!

Патер Браун уже ушел по своим делам, но Сайлас Вандам даже приостановил на час гигантские обороты рынка, чтобы дать показания относительно необычайного происшествия, которому он был свидетелем. Секретарские обязанности Феннера, так сказать, окончились вместе с жизнью его патрона, а великого Арта Эльбойна, у которого ни в Нью-Йорке, ни в каком-либо другом месте не было никаких дел, кроме пропаганды «Дыхания жизни», ничто не отвлекало в данный момент от выполнения его гражданского долга свидетеля. Вот почему все трое выстроились в канцелярии инспектора, горя желанием поддержать друг друга.

– Должен прежде всего сказать вам, – весело заявил инспектор, – что со всякими чудесами ко мне лучше не приходить. Я – человек прагматичный, к тому же полицейский, а такие штуки – дело священников и пасторов. Этот ваш патер здорово всех вас настроил, но я оставлю в стороне его и его религию. Раз Уинд вышел из комнаты – значит, кто-то его выпустил. Раз Уинда нашли висевшим на дереве, значит, кто-то его повесил.

– Совершенно верно, – согласился Феннер, – но раз мы все свидетели, что никто не выпускал его из комнаты, то возникает вопрос – как же его могли повесить?

– На шее у него была петля – это факт, – продолжал свое инспектор. – А я, повторюсь, человек прагматичный и исхожу из фактов. Тут не может быть замешано чудо – значит, тут замешан человек.

Эльбойн отошел несколько вглубь комнаты, и его крупная фигура служила как бы естественным фоном для подвижных и худощавых фигур переднего плана. Он стоял, задумавшись, опустив голову. Но при последних словах инспектора поднял ее, тряхнул своей гривой и, будто очнувшись, удивленно оглянулся вокруг. Когда он подошел к своим спутникам, у них сложилось неясное впечатление, будто он стал еще более громоздким. Они слишком поспешили отнести его к разряду глупцов или скоморохов. Но он был отчасти прав, когда утверждал, что в нем есть такая сила дыхания и жизни, которая, как западный ветер, может в один прекрасный день смести все то, что полегче.

– Так вы, значит, человек прагматичный, мистер Коллинз? – сказал он вдруг голосом мягким и сонным. – Вы уже трижды упомянули об этом в нашей беседе, так что ошибиться трудно. Обстоятельство, интересное для биографа, готовящего ваше жизнеописание, с письмами, беседами, портретами в пятилетнем возрасте, дагеротипом[12] вашей бабушки и видами родного города. Не сомневаюсь, что биограф не упустит этого факта, наряду с теми, что у вас был приплюснутый нос, с прыщом на конце, и что ожирение лишало вас подвижности. Но, раз вы прагматичный человек, попробуйте вернуть Уоррена Уинда к жизни или объяснить нам, как пройти сквозь запертую дверь. Но думается мне, что вы ошибаетесь, вы вовсе не прагматичный человек. Вы – шутка Небес. Вот вы что такое. Всевышнему вздумалось позабавиться, когда он занялся вами.