Смерть и семь немых свидетелей - [24]

— И той правдой является?.. — нетерпеливо вмешался Коварж.

— Прежде всего то, — повернулся к нему Яначек, — что те трое страшно ссорились. Я был в зале недалеко от места, где они стояли, подошел к дверям и увидел, что началась склока. Представьте себе, взрослые люди, а сцепились, как школьники на перемене. Неприятно было наблюдать за этим, поэтому я и вмешался. Они сразу прекратили и стали по-глупому притворяться, что ничего не произошло.

— Вот об этом подробнее, — распорядился Янда. — Кто? С кем ссорился? Из-за чего?

— Гаклу, видимо, очень нужно было поговорить с Марией наедине, и он пытался увести ее на улицу. Ленка противилась этому. Вначале казалось, что дамы сумеют договориться. Они дружно называли его лгуном или обвиняли в аморальности, точно не помню. Потом Ленка перегнула палку — сами понимаете, юность иногда безрассудна, — сказала, что Гакл несет ей всякую чушь или что-то в этом роде. Он надулся, отвернулся от нее и хотел увести Марию. А та вдруг стала грозить, что может кое-что рассказать о пашей крошке. Скорее всего имела в виду ту сцену у Рафаэля. Лейка подскочила к Марии как тигрица. Гакл с большим трудом оттащил ее. В этот момент я и заговорил о Шекспире.

— Хм… — покрутил головой Янда, — расскажите все еще раз, сначала.

Яначек повторил все, добавляя подробности и используя яркие метафоры.

— Пан капитан, — завершил он торжественно, — Шекспиру фантастически подходят стены замка Клени, но с таким же успехом там можно играть и античные драмы, поскольку речь в них идет, как правило, о семейных трагедиях. Ведь и в пашей истории, поверьте мне, — его голос зазвучал еще торжественней, — все дело в семейной трагедии. В определенном смысле. Здесь действует genius loci — гений места, злой искуситель, атмосфера, традиции места. Не хочу сегодня отнимать у вас время, но когда-нибудь расскажу хотя бы некоторые эпизоды из истории замка Клени. Это была хмурая крепость, и не проходило столетия, чтобы там не разыгрались две-три страшные трагедии… всегда, так сказать, на семейной почве. Как вы думаете, почему такой прекрасный замок его хозяева сдали в аренду монахиням? Потому что не могли там жить. Боялись тех стен, пропитанных уносом и страданиями, боялись, что все может повториться. Не-ет, в данном случае не годятся обычные, привычные версии — кража, спекуляция и подобные пороки. Темные инстинкты, любовь, переходящая в ненависть, уродливые страсти — вот символы замка Клени! В любом другом месте садовник остался бы садовником, не смог бы стать подлинным художником, чьи произведения являют собой как иллюстрацию этого проклятого, дьявольского места. Ни в каком другом месте в его сознании…

— С пани Залесной, — вклинился Янда, — вы расстались во дворе. Что делали потом?

Потребовалось некоторое время, чтобы Яначек, разгоряченный монологом, среагировал на этот простой вопрос.

— Пошел прогуляться, — ответил он вяло.

— Куда? Ведь ворота уже были заперты. Вы пошли вместе с Залеской через барбакан?

— Нет… Должен вам признаться в одной мелочи. Дело в том, что я умею открывать ворота. Чтобы справиться с этими допотопными запорами, много умения не надо. До того вечера об этом никто не догадывался. Но едва я… ну, немного отогнул засов, — появился этот недоношенный паршивец Бенеш. Хитро ухмыляясь, он попросил, чтобы я и его выпустил наружу. Что мне оставалось делать… Он направился вниз, к деревне, а я в другую сторону. Там над заказником есть горка, с которой открывается красивый вид… Словом, небольшая вечерняя прогулка. Ведь я романтик по натуре.

— Когда вы вернулись?

— Примерно через полчаса. После девяти. Сразу же отправился в свою конуру, которую делю с Беранеком. Моего соседа не было дома. Я немного почитал и уснул.

— Знаете, когда вернулся Беранек?

— Когда он пришел, то разбудил меня. Но сколько было времени, не имею понятия.

— Больше никого вы не видели, ничего не слышали?.. А когда стояли у дверцы, не заметили пани Альтманову?

Яначек отрицательно покачал головой.

— Благодарим. Мы с вами еще встретимся.

— Я очень огорчусь, если этого не произойдет, — очкастый человечек поклонился, прощаясь.

— Когда Седлницкий говорил о шуте, — заметил после его ухода Коварж, — то он определенно имел в виду этот хилого романтика.

6

С Беранеком была сплошная морока. Отвечал он односложными фразами, и каждую из них приходилось тащить клещами.

Одет он был так нелепо, что это потрясло даже Янду, привыкшего за многие годы работы ко всему. Самыми приличными были джинсы — грязные, оборванные, заправленные в высокие ботинки с потрескавшейся кожей неизвестно какого года выпуска. Но это было ничто по сравнению с неописуемой робой, похожей на рубашку русского крепостного крестьянина прошлого века, подпоясанной жеваным ремешком. Впечатление дополняли густая смолисто-черная борода, полотняная кепка со сломанным козырьком, которую Беранек снял только после того, как ему напомнил об этом Коварж, и подстриженные под горшок волосы.

«Ниже пояса, — размышлял Янда, — похож на ковбоя Вили, золотоискателя из Эльдорадо, а выше — на бурлака с Волги. Нарядился для нас. Не доставлю ему радости, не буду обращать внимания».