Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной - [5]
Она не зря запахивалась — брода дома в обществе своих кошек, можно было и забыть одеться. По правде сказать, влюбленным ее одежда была тоже ни к чему — мысленно они всегда видели ее голой. А может, их воображение и наряжало ее иногда в удивительные наряды или простые платья, но это ничего не меняло. Голая или одетая, Ефросинья заполняла их сны и явь, оставляя лишь маленькое окошко, сквозь которое с трудом протискивалась будничная реальность. Чувства мужчин были лишены плотского влечения и скорее напоминали тихую боль или сладкий зуд, с которым отползает заживающая рана. При этом ни одна женщина не ревновала к ней своего мужа, потому что, влюбившись в Ефросинью, они становились самыми образцовыми мужьями на свете. Не пили, не интересовались азартными играми, не смотрели на посторонних женщин, а по ночам заделывали деток с примерной страстью и вниманием. Жены покрывались гусиной кожей при одном только прикосновении их взглядов, переполненных тягучим отражением холодно-горячей кожи Ефросиньи.
Никто, кроме кошек, не оставался в ее доме с наступлением сумерек, поэтому поклонники не знали, что на это были совсем особые причины. Ее кости светились при луне, хотя днем это и было незаметно. По ночам полнолуния их возлюбленная могла обходиться без светильника, даже вдевая иголку в нитку. Она бродила из угла в угол по траекториям дома, а вслед стадом ходили кошки. Как она не сводила глаз со своих отражений, так и они не отрывали блюдцеобразных очей от обожаемой хозяйки. Стоило остановиться или присесть, как они окружали ее, так что частокол вздыбленных крючкообразных хвостов напоминал клумбу водорослей, покачивающихся в течении. Кошки были самые разномастные, но казались одинаковыми из-за неявного, но непрерывного сходства с хозяйкой. Их Ефросинья специально не заводила. Они сами приходили откуда-то из темноты на неуловимое свечение ее тела, как на запах валерианы, и это были одни лишь самки. Их круглые женские глазищи, казалось, вращались, как детские игрушки-юлы. Все обычные наслаждения кошачьей породы им заменяло созерцание своей полоумной хозяйки. Ефросинья никогда их особо не кормила, не лечила и почти не гладила. Они сами себя гладили об нее, никогда не болели и самостоятельно шарились по кастрюлям в поисках еды. Если там было пусто, они питались как-то сами — то ли травками, то ли подачками соседей, то ли огородными мышами. Она лишь ставила ведро воды, из которого животные пили, зацепляясь когтями за края и повиснув на трех лапах над дном, если вода была на исходе. Ни одна кошка не умерла за долгие ее годы, ни одна не родила. Они просто были. При этом в округе было полно и обыкновенных кошек, любивших котов, размножавшихся нормальным порядком и совершенно равнодушных к Ефросиньиному магнетизму.
А она носила кольца на пальцах ног и при ходьбе зажимала ягодицами золотую монету, что придавало особое очарование походке. Не чаще чем раз в год монета выпадала на асфальт с мелодичным звоном. Это означало, что в Ефросинью кто-то опять влюбился и вскоре в ее гареме появится еще одна кошка.
Она зашла домой с базара, кошки окружили сначала ее, потом корзину, разобрав содержимое по своему разумению. В первую очередь они вытащили соленые яблоки, затем — соевые палочки с молочной пеной. Ефросинья из всего принесенного выбрала миску для кормления тени, насыпала в нее гранул из мешка и поставила в самом темном углу, куда повесила и шлейку. «Тень нельзя плохо кормить, иначе она начнет обгладывать углы шкафов!» — пробормотала она назидание, вычитанное в хозяйственной книге. Потом вынула булку с корицей и тмином, пахнущую женским животом. Запах напомнил собственное тело, отчего ее передернула волна жара с ознобом и колокольчики на одежде перезвякнулись с собратом на двери. Овощи для борща — капусту, морковку, картошку, свеклу, лук и чеснок — она сложила в лыковый короб под лавкой. Молоко из одуванчиков по-товарищески разделила с кошками, уже почти разделавшимися с солеными яблоками. Овощи кошки раскатали по полу и скоро все вместе с увлечением играли в борщ. Совсем на дне, в углу корзины, обнаружилась завернутая в бумажку маленькая белая просфорка.
Затем пришел сын и принес ей ведерко живых уклеек для кошек. Она выпустила их плавать в дождевую ванну в огороде. Кошки очень заинтересовались и сбежались вылавливать рыбу когтями. Рыбки были юркие, кошкам приходилось сильно постараться, чтобы не упасть в воду и поймать хоть одну. «На несколько дней им хватит и еды, и занятия», — подумала Ефросинья и решила некоторое время ничего не делать.
Размашисто жуя булку и поеживаясь от смутных ожиданий, она открыла ящик шкафа и нашарила знакомую тетрадку. Это был дневник Иеронима Инфаркта, который легко отыскивался всегда, когда ей хотелось почитать чего-нибудь вредного. Надо было открыть любую дверцу любого шкафа или залезть в дупло, и там всегда находилась эта тетрадка. Записи в ней появлялись не очень часто, не очень длинные, но всегда крайне самовлюбленные. Подобно ей, Иероним был влюблен в себя. Кроме того, он относился к себе с уважением, восхищением и подобострастием. Она никогда его не видела, но подробно представляла себе.
