Смерть и конюший короля - [2]

Элесин. Хватит, не подражай ревнивой жене. Оставайся со мной – но лишь в этом мире. А я оставлю в наследство живым свою незапятнанную честь и славу, поэтому проводи меня, пожалуйста, до порога, и да усладят оставшихся на земле твои медоточивые уста очевидца.

Величатель. Твое имя, о Элесин, уподобится ягоде, которую кладет под язык ребенок, чтобы вся его пища сделалась сладкой. И мир не откажется от этой сладости.

Элесин. Смотри же! Рынок – мой уютный насест, и я чувствую себя любимым птенцом, о котором заботится множество матерей. Или монархом во дворце любви.

Величатель. Женщины готовы баловать свое чадо, однако не забывай, что женская нежность исподволь ослабляет беспечного человека.

Элесин. Сегодня ночью я крепко усну, положив голову им на колени. А вечером они поддержат мой танец, провожая меня из этого мира. Мне хочется ощутить при последнем вдохе – до встречи с нашими великими предками – запах индиго, пота и плоти, которым пропитаны женские одеяния.

Величатель. При наших предках течение жизни не выбивалось из привычного русла.

Элесин. Ибо так было угодно богам.

Величатель. При них бушевали кровопролитные войны, малые и большие, но наш путь не менялся; при них злодействовали работорговцы – белые люди – и увозили в рабство самых добрых, могучих, мудрых наших сородичей, но наш путь не менялся; при них воздвигались и рушились города, люди переправлялись через горы и реки в надежде найти безопасное место… но, Элесин-оба, слышишь ли ты меня?

Элесин. Я слышу твой голос, Олохун-ийо.

Величатель. Наш путь всегда оставался прежним.

Элесин. Ибо так было угодно богам.

Величатель. У речной улитки – единственный дом; и у черепахи – единственный дом; у души человеческой – единственная обитель, а у духа нации единственная защита – ее неизменный от века путь. Так, если наш мир свернет с пути и будет ввержен в каменистую бездну, где мы сможем найти пристанище?

Элесин. Наш путь не менялся при наших предках, наш мир не свернет с пути и при мне.

Величатель. Петух без перьев – птенец, а не птица.

Элесин. Как и птица НЕ-Я без собственного гнезда.

Величатель (утрачивая свой лирико-эпический тон). Мне тяжело сомневаться в твоих словах, но есть ли на свете такая птица?

Элесин. Как? Ты хочешь меня убедить, что она никогда не являлась к тебе?

Величатель (с улыбкой). Загадки Элесина не просто орехи, об которые отгадчики ломают зубы: Элесин высыпает орехи в костер, предоставляя людям вытаскивать их оттуда.

Элесин. А я уверен, Олохунийо, что птица НЕ-Я наведывалась к тебе. Может, ты прятался от нее на чердак, передав через слуг, что тебя нет дома?

Элесин начинает короткий, слегка шутовской танец. Появляется барабанщик и подбирает к его танцу ритм барабанной дроби. Танцуя, Элесин приближается к рынку и одновременно рассказывает в стихах о птице НЕ-Я; чтобы ярче изобразить своих героев, он, прирожденный сказитель, то и дело искусно меняет голос, а его жизнерадостная насмешливость окончательно покоряет слушателей. Пока он говорит, появляются еще несколько женщин, и среди них – Ийалоджа.

Кто верит в смерть?

Ее сипатую свирель

Все слышали в последнем хриплом стоне

Подрубленной арабы. И однако —

– Не я! – кричит крестьянин, спешно бросив

Свой урожай

И взявши ноги в руки.

– Не я, – бормочет доблестный охотник, —

Но ведь темнеет, а ночная лампа

Того гляди загаснет в небесах

Из-за нехватки масла. Лучше я

Вернусь домой, а поохочусь утром…

Вот дурень! – проклинает он себя. —

Накаркал, и погасла в небе лампа!.. —

Не знает он теперь, куда податься:

Вперед, чтоб отыскать немного листьев

Для этуту,[4] а может быть, обратно,

По направленью к дому, к очагу,

Где у огня светло и безопасно…

Короче, он стоит, как изваянье,

Уже дней десять все на том же месте.

– Не я, – скулит от страха куртизанка,

Чуть приоткрывши рот – едва ли робо[5]

Туда войдет грошовый. Разодевшись

Для ублаженья Сборщика налогов,

Она шлет вестника к нему: «Скажи, мол,

Меня вдруг одолел недуг, хотя,

Надеюсь, месячный, а не смертельный».

А почему рыдает ученик,

Чуть не разбивший лбом костяшки пальцев

Учителю? Тот гневно возопил:

– О сын ехидны и гнилого праха,

Как смеешь ты цитировать Коран,

Но доверять языческим приметам? —

А сам удрал домой и, проорав:

– Не я! – призвал на помощь амулеты.

А то еще жил-был служитель Ифы[6]

С руками как у резчика: в них сила

И чуткость уживались. Но однажды

Они – я видел сам – дрожали, будто

Беспомощные крылья у цыпленка.

Он бросил на доску для ворожбы

Отполированную временем опеле,[7]

А посетитель, попросивший предсказанья,

Возьми да и спроси его: – Не ты ли

Призвал тот вечер, что сломал арабу?

– Не я! – вскричал он. – Где уж мне? Я даже

И ветра не слыхал; оглох, наверно,

От старости. Прощай. – Он запер дверь,

Заделал протекающую крышу

И не решился Ифу вопрошать

Еще раз в тот же день, хотя… Постойте!..

Ведь воплощенную премудрость Ифы

Взял на себя Осаньин.[8] Я не знал,

Что в небе кружит коршун и что Ифа —

Птенец в гнезде у Матери-наседки.

Да, не забыть бы, кстати, о вечернем

Посланце плодовитой пальмы – он,

Присев за нужным делом у дороги

В священной роще, с ужасом кряхтел:

– Не я! Ведь это гадкий Элегбара[9]

Загнал меня сюда!.. – Нет, вы представьте,