Смерть и библиотекарь - [3]

— Я… хм… не обсуждаю конечную остановку.

— Даже не скажете, велика ли разница с Фостерс-Глен? — Она умела заигрывать, не опускаясь до пошлой развязности.

— Я… э… мне не позволено. — Выдернув из кармана штанов откровенно неклерикальный красный платок, он потёр пузатые стёкла пенсне.

— Что же тогда вам позволено? Забирать мёртвых?

— Эээ… аа.. души, да. Вот именно: души. — Он водрузил пенсне на нос. — Работа такая, знаете ли.

— Вы делаете её скверно.

Её слова так и сочились ядом.

Ошеломлённый её горячностью, он припрыгнул на месте, проблеяв:

— Мнэ-э?..

Она не замедлила объяснить:

— Если вы собираете души, то делаете это спустя рукава. Вы могли забрать мою двадцать пять лет назад, когда она стала мне не нужна. Но прийти сейчас!.. Пфф. — Она презрительно фыркнула, как фыркала некогда, разбивая сердца воздыхателей.

— Двадцать пять лет на… — Страницы Библии взметнулись и запорхали под его пальцами. Найдя нужную, он снова поднял озадаченный взгляд и осведомился: — Я говорю с мисс Луизой Фостер?

Со вздохом она подошла к ближней стене. Книги, книги от пола до потолка. Странно чарующий букет: затхлый запах старых чернил и бумаги с нотой кожаных и тканевых переплётов, и книжных корешков, и смутных следов всех человеческих рук, что когда-либо трогали эти страницы, объял её, как облако фимиама. Она сняла с полки том.

— Итак, это правда, — сказала она, глядя в раскрытую книгу. — Даже Смерть порой ошибается.

— Но это вы…

— Да, да, — разумеется, я! — нетерпеливо отмахнулась она. — Луиза Джейн Фостер, единственный ребёнок судьи Теофила Фостера, которая, конечно, найдёт блестящую партию, — а если нет, отец с неё спросит. Блестящее замужество или никакого. Отец, как и вы, не оставлял мне большого выбора.

Она поставила книгу на место и взяла другую, которая, точно кукушонок средь благородной стаи соколов с кожаным оперением, была обёрнута в пожелтевший клеёный картон. Из книги на ковёр просыпалась горсть высохших лепестков. Листая крошащиеся страницы, она исторгла смешок, что дрожал почти так же, как её улыбка.

— Вы слышали о человеке по имени Эшер Вейс? Не по работе, то есть. Вы знали, что он был поэт? — Она не удивилась, когда он помотал головой. — Так я и думала. — Она часто заморгала. — И весь остальной мир давно уже позабыл.

— Здесь есть стихотворение, озаглавленное «К Л***». Вряд ли остались в живых даже семь человек, что его читали. Но я, я прочла. Он сочинил его, и я последовала за путеводной нитью слов к его сердцу, как Гретель, выбирающаяся из тёмного леса по следу из камешков и хлебных крошек. — Нагнувшись, она собрала лепестки в ладонь и высыпала промеж страниц. — Не самая блестящая партия. Ни его, ни моя конфессия не пожелали освятить наш союз, и мы обошлись без освящения. И вскоре нам двоим — троим — пришлось на деле узнать, сколь трудно прожить на крошках и камешках.

Она вернула книжицу на полку.

— Можно? — Достав картонное надгробие поэта, он прочёл имя. — Но ведь он умер больше двадцати пяти лет назад!

— И разве возражала я, когда ты его забирал? — парировала она. — По крайней мере, ты оставил мне… другого. — Она поджала губы и, отобрав книжку, пихнула обратно, к сородичам пореспектабельнее. — Какое-никакое утешение, мнилось мне. Живое доказательство, что Бог приклоняет слух не к одним только громовым угрозам отца. Было время, я думала, что узрела лицо бога любви, не отмщения. Всякий раз, глядя сверху вниз в смеющиеся глаза, как две капли воды похожие на глаза его папы… Отменная шутка! — Она выдернула первый попавшийся том и зашелестела им, будто читая вслух с листа. — И как со всеми хорошими шутками, тут главное — рассчитать момент.

Она обдала пастора ледяным взглядом.

— Болезни — тоже твоя епархия? А голод? Или ты только довершаешь их дело? Нагибаясь тогда над постелью, держа его руку, я хотела, чтобы ты забрал меня вместо него. Бог знает, как он выжил бы без меня. Быть может, умягчённое сиротскою долей сердце отца… Но нет. — С горькой улыбкой она покачала головой. — Верить в сказки — удел детей. Я лишь читаю их.

Она подняла глаза.

— Ты любишь детей, Смерть?

Не дожидаясь ответа, она захлопнула книгу.

— Знаю, знаю. «Не задавай вопросов. Склони голову. Смирись». — Она ткнула книгой в сторону портрета судьи над камином, и её голос перешёл в рык. — «Я решу за тебя, девчонка! Твоё дело — слушаться!» — Сжав книгу в ладонях, она рассмеялась. — Я уже должна была выучить свой урок, не так ли, — живя с голосом Всемогущего. Всемогущего… чьё слово и прихоть меняют мир. Знаешь, я ведь не заводила еврея-любовника, не рожала ублюдка. После того, как я не вернулась с отцом из Нью-Йорка, все те годы, что меня не было в Фостерс-Глен, я жила с тёткой, старой девой, в Париже, изучая музыку. Так мне сказали. Для городских я всё ещё леди.

— Но ведь так и есть!

Ворон взмыл к расходящимся лучам лепнины на потолке.

— Значит, ты столь же доверчив. — Она вытянула руку, и птица спикировала на неё. — Прости, здесь нет уютного бюста Афины Паллады, птичка. Отец считал всё языческое искусство греховным, поскольку, как и мой Эшер, немногие из его творений могли позволить себе прилично одеться.