Смерть Хорна. Аккомпаниатор - [83]

— Девяносто пфеннигов, — сказал он, положив трубку.

Даллов расплатился и откланялся.

Следующим утром он встал пораньше, чтобы помочь матери справиться со скотиной и подоить обеих коров. Потом они неторопливо завтракали на веранде. Родители говорили о работе в сельхозкооперативе, он слушал их, завидовал неколебимой привычке довольствоваться тем, что есть.

— А как у тебя с работой, Петер? — спросила мать.

Даллов оба дня с опасением ждал этого вопроса и все-таки был захвачен врасплох. Он улыбнулся, обдумывая, что бы ответить. Нельзя же говорить родителям, что после выхода из тюрьмы он еще не проработал ни дня и собирается обойтись без работы, пока хватит денег. Он не сумел бы им объяснить, почему избегает сейчас любого постоянного места работы. Противно малейшее принуждение. Не мог он сказать родителям, что не собирается работать. Им этого не понять, такая новость расстроит их даже больше, чем тогдашнее известие об аресте.

— Тут есть кое-какие сложности, — медленно проговорил он, — ведь я был уволен и увольнение остается в силе.

Родители ничего не сказали, и Даллов сразу же почувствовал себя маленьким мальчиком, которого таким вот молчанием наказывают за шалость.

— Я веду переговоры, — соврал он, чтобы успокоить их, — с моим институтом, с разными людьми. Думаю, в ближайшие дни…

Отец перебил его:

— Значит, ты уже целых три недели нигде не работаешь?

— Это не так просто, отец, по трудовому законодательству есть тут закавыка. Чтобы разобраться с ней, нужно время, но это чистая формальность. А кроме того, мне взялись помочь пара хороших друзей со связями.

Его бросило в жар. Ничего себе друзья, подумал он, но, кроме Шульце и Мюллера, никто не предлагал помощи. С какой, однако, стати он назвал их родителям своими друзьями, да еще хорошими друзьями?

Отец откашлялся и спокойным, твердым голосом сказал:

— Возвращайся-ка сюда. Займешься хозяйством. Можешь работать в кооперативе или в городе, тут все образуется. Но, главное, бери мое хозяйство. Я уже не тяну. Все пропадет.

— Какой из меня крестьянин? — выдавил из себя Даллов.

Старик мотнул головой.

— Все образуется. Тут тебе будет работа. Все хозяйство будет твое. И половина дома. А не нравится этот, сделаем новую пристройку. Или купим в деревне другой, где сейчас никто не живет.

Даллов закрыл глаза, потом сказал:

— Поздно, отец. Тут я уже чужой.

Старик посмотрел на жену.

— Ладно, — проговорила она, — оставь его. Здесь он своего счастья не найдет.

— Но хозяйство-то, — начал было опять старик, однако умолк под взглядом жены.

Больше они об этом не разговаривали. Но Даллов заметил, как отец, когда ему казалось, что сын смотрит в сторону, задумчиво глядел на него.

Под вечер, распрощавшись с родителями, он поехал к сестре. Мать дала ему гостинцев — домашней колбасы и свежих яиц. Когда он на прощание обнял родителей, отец лишь молча заглянул ему в глаза. Его взгляд был беспомощным, в нем читалась просьба. Но сын ничем не мог на нее ответить.

Даллов добрался до небольшого районного города, где жила сестра, уже совсем затемно. Он бывал здесь редко, так что дорогу пришлось спрашивать у прохожих.

Себастиан, муж сестры, открыл ему дверь и впустил в квартиру. Они смотрели друг на друга, молчали.

— Хорошо, что приехал, — сказал наконец Себастиан и обнял его. — Вот уж Герда обрадуется.

Он помог Даллову снять пальто, провел его в гостиную.

— Присаживайся, — сказал он и, не спрашивая, налил две полные рюмки коньяка.

Даллов полюбопытствовал, где же сестра; оказалось, она укладывает обеих дочек спать — тут он вспомнил, что не привез детям никаких подарков.

— А я от тебя ничего другого и не ожидал, — не удивился Себастиан, — маленькие девчушки никогда тебя не интересовали.

Даллов упросил Себастиана, чтобы тот дал ему взглянуть на племянниц, и получил от него плитку шоколада для подарка девочкам.

Когда он вошел в детскую, сестра вскрикнула, бросилась к нему, обняла. Он попытался успокоить ее ласковыми словами, попробовал слегка отодвинуть от себя, но она, вцепившись в него обеими руками и громко всхлипывая, продолжала целовать его. Девочки, сидя в кроватках, смотрели удивленно и испуганно то на мать, то на незнакомого мужчину.

Даллов погладил сестру по голове, ободряюще улыбнулся детям.

— Пусти-ка, Герда, пока совсем не задушила, — сказал он. — Дай я с твоими дочками поздороваюсь.

Сестра на миг отпустила его, но тут же вновь бросилась искать его руки, прижимать к себе его голову. Даллов поцеловал ее в волосы и осторожно высвободился. Он подошел к девочкам, сел на одну из кроваток, заговорил. Девочки никак не могли его вспомнить, они оставались серьезными и молчали, как ни пытался он их расшевелить. Даже когда он вытащил шоколадку, ни одна не улыбнулась и не потянулась за ней. Пришлось положить шоколадку на кровать.

— Они устали, — сказала сестра. — Мы весь день в Берлине были, с ног сбились.

Поцеловав девочек, Даллов вышел из детской. Он сел в гостиной, где сестра быстро накрыла на стол. Потом они долго сидели вместе, много пили. Они разговаривали о родителях, о своем детстве, о племянницах Даллова. И лишь когда он уже встал из-за стола, чтобы пойти спать, Герда сказала: