Смерть Хорна. Аккомпаниатор - [49]

Когда в квартиру позвонили и я открыла дверь, муж даже не поздоровался, а только сказал «вот она» и ткнул в меня пальцем. Потом он представил мне Монику, блондинку, с которой он приехал, и сказал, что живет сейчас с ней.

Я сказала, что приготовила вещи Пауля, и показала мужу картонную коробку. Но, вместо того чтобы забрать коробку и уехать, он ответил:

— Ты что же, Труда, выставить нас собираешься? А я думал, ты нас покормишь…

Он знал, что мне взаправду не хватит сил выставить его за дверь. Словом, я впустила их в комнату Пауля, а сама пошла на кухню варить картошку и жарить мясо; у меня был небольшой кусок, я порезала его тонкими ломтиками и положила на сковородку вместе с луком и морковкой. За обедом говорил только мой муж. Он рассказал, что в Вильденберге у него маленькая фирма, он занимается скупкой железного лома и неплохо зарабатывает. Он даже заставил свою блондинку показать мне украшения, которые ей купил. Ему нравилось сидеть за одним столом с женой и любовницей.

Если правда, что мужчина выбирает себе похожих женщин, то мой муж — исключение. Моника была совсем другой, чем я. Я сидела напротив нее и могла спокойно ее разглядеть, тем более что муж, как всегда, никому не давал и слова вставить. Моника не сводила с него глаз, и я заметила, как она суетится, желая жестами или еще как-нибудь показать, что согласна с каждым его словом. Если у нас и было что общее, то это, пожалуй, способность довольствоваться малым и покорность, с которой она ждала то ли ласки, то ли побоев, к чему и меня приучил муж даже за короткий срок нашей совместной жизни.

После обеда я предложила пройтись по городу, но муж наотрез отказался. Ему пора ехать. Я знала, что он не пойдет в город. Он разругался со многими из своих собутыльников, а кое-кому наверняка до сих пор остался должен. Просто я хотела, чтобы они поскорее ушли.

В коридоре я передала мужу увязанную картонную коробку.

— Как дела у Пауля? — спросила я. — Ты с ним видишься?

Он кивнул:

— Отличный парень. Иногда мне помогает.

— Заставляешь его работать на себя? — ужаснулась я.

— Что значит «заставляешь»? Он делает только то, что ему нравится, а ему у меня все нравится, — отмахнулся муж, но, заметив мой испуг, добавил: — Ты разве против?

— Еще бы, — ответила я. — Конечно, против. Ведь Пауль еще ребенок.

Муж только хохотнул.

— Он еще ребенок, — повторила я. — Нельзя, чтобы он вырос мошенником вроде тебя.

Он криво ухмыльнулся и подмигнул своей блондинке.

— Дура, — сказал он, потом взял картонку и ушел вместе с блондинкой.

С тех пор мужа я больше не видела, и это было последнее слово, которое я услышала от него.

Когда он ушел, я села на кровать и заревела. Было обидно, что муж осмелился заявиться ко мне, да еще со своей сожительницей. Но еще больнее было мне оттого, что Пауль уехал к нему.

Через три недели состоялись похороны господина Хорна, и мы с Юлей пошли проводить его в последний путь. Когда этого чудаковатого человека, прожившего у меня почти пять лет, опустили в могилу, я бросила туда три горсти земли, не чувствуя ничего, кроме какого-то успокоения. Господин Хорн был замкнут, нелюдим, но я все прощала ему, потому что он был несчастен. Я простила ему и то, что он причинил мне; впрочем, между нами не произошло ничего такого, чего бы я не хотела сама. Он не был со мной сердечен, и каждое теплое слово говорилось скорее из вежливости, но из всех мужчин, с которыми меня свела судьба, он оказался единственным, кто вызывал у меня такое чувство, будто я для него что-то значу.

В тот год, когда схоронили господина Хорна и я последний раз видела мужа, в тот год, когда от меня уехал сын, чтобы никогда не возвращаться в Гульденберг, через все печали и глупые слезы старой бабы я почувствовала, как мое сердце начало дышать. Стягивавшие его всю жизнь стальные обручи незаметно и постепенно ослабли, потом совсем исчезли, и мне открылась неведомая доселе бесконечная свободная даль. И хотя я со слезами жаловалась себе, что сын оставил меня сиротой, а жилец вдовой, тем не менее, несмотря на свои больные ноги, я почувствовала в себе новую силу и необузданное желание жить; мне казалось, будто я парю в каком-то неосвещенном, но ясном просторе.

Томас

Склонившись над колесом велосипеда, я прижимал потными пальцами насос к ниппелю и лихорадочно качал воздух. Сквозь спицы виднелись голые ноги Эльзки.

— Готово, — сказал я, завинтил ниппель и выпрямился. Укрепив насос на своем велосипеде, я подсел на обочину к Эльзке. Обхватив руками колени, она запела негромким высоким голоском.

— Подпевай, — сказала она и слегка прислонилась ко мне. Несколько секунд я дышал запахом ее волос.

— Не умею я петь, — грубовато ответил я.

Ее прикосновение, запах коротких русых волос смущали меня. Я знал, что она прислонилась ко мне не нарочно; меня волновала и лишала сил моя собственная фантазия, и только.

Эльзка засмеялась, опять обхватила ноги и снова запела.

Я положил голову себе на колени. Я видел ее загорелую руку, волосы под мышкой и, сам не знаю почему, вдруг почувствовал отчаяние. Я даже закрыл глаза, чтобы полнее ощутить эту сладостно пронзившую меня тоску.