Смерть геронтолога - [55]

– Я бы добавила‚ – говорит Лидия Степановна‚ – пусть себе летит. Да она сердцем мается. Помрет мать – где хоронить будем? Не на еврейском же кладбище. Где меня схоронят? Отдельно от Аркаши‚ друга любезного‚ с которым рекорды ставила?

Боря рад‚ когда она приходит: живая душа в доме. Боре не терпится‚ чтобы поскорее ушла. Выставляет бутылку‚ разливает по рюмкам белое вино‚ чокаются со звоном от душевной близости. Тепло растекается по телу‚ желание – по жилочкам.

– Золотко моё! – говорит с интересом и придвигается поближе. – Пьешь – веселись‚ не переводи даром продукт. Чего дальше-то?

– А ничего‚ – отвечает Кугель и отворачивает глаза от продувной маечки. – Это я закладываю отношения на будущее. Оставляю насечки на камне‚ насечки на душе – для Бори Кугеля‚ который проклюнется в поколениях.

– Ты для меня больно мудреный‚ Соломоныч.

– Да и вы‚ Лидия Степановна‚ не табуретка.

3

Познание начинается с удивления.

Удивление по нынешнему верхоглядству – товар редкостный: память подменяет разум‚ опыт оттесняет чувства‚ привычка подсовывает отработанные понятия‚ которые прикладываются бездумно к очередному явлению на пути. Чтобы удивиться не по шуточному‚ усилия требуются непомерные. Распаковывать самого себя. Впитывать. Запаковывать обратно.

Боря сидит у камина на малой табуреточке‚ подкладывает в огонь старые вишенные деревья‚ порубленные на части. Красная смола вскипает и пузырится на срезе‚ будто пузырится бабушкина наливка под слоем марли‚ в стеклянной банке под кроватью. Камин сложен из крупного кирпича‚ расшит по стыкам светлой полосой‚ с задвижкой на трубе‚ чтобы сберечь тепло‚ и Боря протапливает его сосной‚ эвкалиптом‚ апельсиновыми чурбачками‚ но не протапливает кедром‚ кипарисом‚ сикиморой – камин своего воображения. Попадаются корни масличного дерева‚ шишковатые‚ огню неподатливые‚ которыми можно налюбоваться‚ выискивая в их узловатости лики и силуэты‚ а уж потом бросить в камин. Если топить без перерыва семь дней и семь ночей‚ в пламени очага появится саламандра‚ обликом похожая на грызуна. Есть такие‚ что уверяют: топить надо семь лет подряд‚ чтобы увидеть саламандру. Есть – уверяют: семьдесят. Кровь саламандры обладает живительными свойствами‚ которые не помешают стареющему мужчине‚ но у Бори не найдется в запасе семидесяти лет‚ не найдется‚ возможно‚ и семи.

Скрипит потолок‚ словно бродят упрямо по чердаку‚ высматривая утерянное: песок в ящиках‚ вода в бочках‚ лопаты с щипцами-хваталками под крышей‚ с военных времен‚ тушить вражеские зажигалки‚ – у этих домов нет чердаков. За дверью балкон – встань и шагни: с него можно разглядывать закаты. Стул наготове для вечернего сеанса. Вход по пригласительным билетам‚ которые Кугель раздает по выбору‚ сообразно с симпатиями. Сесть‚ вытянув ноги‚ утихнуть душой и бурливыми сосудами‚ дождаться последнего предстояния – не в суете чувств и раздрызге мыслей‚ чтобы не перебить Того‚ Кого нельзя перебивать: "Ой‚ газ забыл выключить..."‚ чтобы не сказали с укором: "Чего ты так запыхался? От кого бежал‚ Боря Кугель‚ куда и зачем? Не таким тебя посылали на землю..." Напротив‚ на соседнем холме‚ россыпь огней‚ брошенных из пригоршни щедрым сеятелем‚ а сбоку – только поверни голову – затенённые контуры гор‚ вырезанные из черной бумаги‚ синева темнеющей полусферы‚ опрокинутой над головой. На балконе стоит горшок с невидными листьями‚ годными лишь на выброс. Их печёт солнце‚ поливают назойливые дожди‚ но раз в году‚ продремав долгие месяцы‚ растение выпускает из глубин горшка упругий‚ соками напоённый стебель – зародышем нежно розовой лилии‚ которая сторожко выходит на разведку. Боря уносит горшок в комнату‚ чтобы не обожгло зноем; лилия оглядывает место своего пребывания, вдумчивого мужчину в кресле, чистоту с покоем, подаёт наконец знак собратьям, и вырываются наружу – в трубном, торжествующем единстве – стрельчатые стебли с великолепными лилиями, что прорастают во множестве. Боря упивается их совершенством‚ чистотой с незащищенностью‚ грустной недолговечностью прелестных созданий‚ которые вновь обратятся в блеклые поникшие листья‚ годные лишь на выброс. Кто озаботится о нем‚ Боре Кугеле‚ которого обжигает печаль?..

Боря Кугель любит выбрасывать вещи. Это его успокаивает‚ настраивая на философский лад. Когда вещей станет мало‚ проглянет то‚ – он надеется‚ – ради чего стоит открывать глаза поутру‚ заслоненное этой настырной материей‚ умножающей суету. В его комнате нет лишнего‚ но временами он хватает мусорное ведро и мечется в поисках того‚ без чего можно обойтись. Кугель может обойтись практически без всего‚ а потому жена его Соня бегала по квартире вслед за мужем и отстаивала пакеты с мешочками‚ столь необходимые в домашнем обиходе‚ прятала коробки с банками‚ к которым Боря беспощаден. Перечница стоит на подоконнике‚ желтая‚ местами обтёртая фигурная перечница‚ – Боря ее бережет. Замысловатой формы солонка. Хитрая вилка с перекладинкой и пружинкой внутри‚ чтобы снимать с зубцов наколотые пирожные. Эмблема на них‚ три буквы вязью‚ пароходная компания Гамбург-Америка-Линия: трофей гвардии ефрейтора бронетанковых войск Соломона Кугеля – с той самой войны‚ на которую Боря не поспел‚ с тех самых фронтов‚ откуда приходили редкие весточки: "Жив-здоров‚ помирать не собираюсь"‚ в затертых конвертах с картинками: "Казак на запад держит путь‚ казак не хочет отдохнуть..." Огонь тухнет‚ не желая разгораться‚ огонь его воображения. Боря подкладывает газету‚ дует изо всех сил‚ орудует кочергой: слеза ползёт по щеке от едкого дыма. "Ты строгий‚ – говорит Лидия Степановна. – Непроглядчивый‚ золотко моё. Закрытый на сто замков"‚ – и Боря огорчается. Молчание – не закрытость. Одиночество – не порок. Одиночество наполнения или стариковской заброшенности? Его и тянет наружу‚ в толкотню с разговорами‚ но судьба заталкивает обратно в тишину выбранного пути‚ в истонченность чувств и изощренность слуха‚ когда дано‚ наконец‚ распознать‚ как в комнате по соседству по ковру ползет жук.