Смерть Егора Сузуна. Лида Вараксина. И это все о нем - [29]

— Вот слушай… «Если бы каждый человек на куске земли своей сделал все, что он может, как прекрасна была бы земля наша!.. Человек сделал землю обитаемой, он сделает ее и уютной для себя… Сделает!» Кто это, думаешь, написал?

— Чехов!

— Гм! Правильно! — Егор Ильич подозрительно, въедливо смотрит на Зинаиду Ивановну.

— Ты откуда знаешь эти слова? — обидчивым голосом спрашивает он.

— Из книги.

— Гм! А я-то думал…

— Что ты думал?

— Я, матушка, ничего не думал! — сердится Егор Ильич. — У меня, матушка, раньше не было времени читать твои книги. И нет ничего мудреного, что опаздываю… А ты, если бы была хорошая жена, ты бы давно мне эти слова прочитала! Не ждала бы, пока найду, и не стояла бы теперь с этакой победной улыбкой. Э, дескать, отстал ты, Егор, опоздал…

— Егор, — смеясь, говорит Зинаида Ивановна, — Егор, я ничего такого не думаю. Честное слово!

— Ну, тогда ладно! — успокаивается Егор Ильич…

Продолжая тихо смеяться, Зинаида Ивановна подходит к нему, берет его руку и прижимается к ней щекой. Лицо у нее становится затаенно-счастливым, губы ласково вздрагивают. Потом Зинаида Ивановна привлекает его голову и нежно целует в лоб.

— Вон еще что! — насмешливо говорит Егор Ильич. — Телячьи нежности! Вон еще какие штучки-дрючки!

Он говорит это, а сам обнимает жену за худенькие плечи, осторожно гладит по голове и думает о том, что тот самый семафор, который снится ему по утрам, открыт. Теперь Егор Ильич точно помнит, как железно заскрипели тросы, как семафор пополз вверх и, вздрогнув, открыл путь поездам. Они могут бежать по стальным рельсам, эти стремительные, симпатичные поезда. «Открыт семафор, открыт!» — с радостью думает Егор Ильич.

— Ну ладно, ладно, Зина-Зинаида! — с мягкой улыбкой говорит он. — Мы с тобой еще таких дел понаделаем… Ого-го! Небу станет жарко! Мне еще надо, брат, с Афониным рассчитаться, прораба Власова борцом сделать, из шальной Лоркиной головы дурь выбить… Ого, сколько дел! А сегодня… — Он косится на жену, громко и энергично заканчивает: — А сегодня, Зина-Зинаида, я все-таки пойду к Лорке Пшеницыну. Что хочешь делай, пойду!

Восемь часов

После гражданской войны, в конце двадцатых годов, Егор Ильич работал в ЧК. В память об этих годах он хранит на локтевом сгибе шрам странной и подозрительной формы, а плечо прострелено насквозь. Когда знакомые на пляже видят первый шрам, они обязательно восклицают: «Словно укусили!»

— На самом деле укусили! — отвечает Егор Ильич.

Это сделал нэпман-лабазник Столярский. Толстый и рыхлый, как тесто, со свиными маленькими глазками и капризным женским ртом, он и раньше удивлял Егора Ильича отличными белыми зубами; казалось, что у него не тридцать два зуба, а все шестьдесят четыре. Вот он и вцепился этими зубами в руку Егора Ильича, когда Сузун с группой чекистов нашел у него контрабандное золото. Несмотря на оглушающую боль, Егору Ильичу сделалось смешно — левой рукой он сдавил горло Столярскому, пытался отодрать его, не смог сделать этого и коротко хохотнул: нэпман походил на бульдога.

Шутливое настроение Егора Ильича прошло через минуту, так как из каменных лабазов повыскакивали трое молодцов Столярского и открыли пальбу из новеньких английских винтовок. Ударом в висок Егор Ильич уложил Столярского в пыль, отпрыгнув, спрятался за бочку и, старательно целясь, открыл огонь из старенького «смит-вессона». Лабазники оказались трусами — отстреливаясь, они не наступали, а отступали и все ж таки ранили в ногу помощника Егора Ильича. Их взяли живьем в уголке лабаза — выставив стволы винтовок, они от страха перестали стрелять.

Егор Ильич домой вернулся под вечер. Было еще довольно светло, небо бордовилось, сквозные розовые облака стояли неподвижно, как привязанные. Егора Ильича вдруг охватила усталость, он повалился на скамеечку возле своего дома и закрыл глаза — в них плыли искорки и вставали картины недавней схватки. Потом Егор Ильич вынул револьвер из кобуры, крутанув барабан, выбросил на землю гильзы.

Он уже умылся, переоделся и сел к окну с учебником английского языка, когда к калитке его дома важной утиной походкой пришел соседский мальчишка Федька — шлялся целый день по городу в поисках пропитания, дотошный черт, нажрался верно-таки и вот присел отдыхать, выставив вперед круглое пузцо. У Федьки были белые, как моченая конопля, волосы, нос со здоровенными норками и босые ноги, на которых большие пальцы задорно торчали — ну вот буквально стояли торчком!

Егор Ильич притаился: от Федьки можно было ожидать интересного. И дождался — пацан вдруг заметил в пыли гильзы. Он кошкой прыгнул на них, схватив, хищно оглянулся и торопливо сунул в карман.

С этого все и началось.

Теперь каждый вечер в десятом часу Федька появлялся под окнами Егора Ильича, методично обыскивал все прилегающее к дому пространство и, ничего не найдя, с презрением удалялся. Егор Ильич три вечера подряд следил за Федькой довольно спокойно, но на четвертый решил: «Завтра не появится!» Федька пришел и так же дотошно, как и раньше, обшарил пыль и траву и, конечно, ничего не нашел: «Уж завтра-то не придет!» — решил Егор Ильич.

Федька пришел и завтра, и послезавтра и ходил до тех пор, пока выведенный из себя Егор Ильич не набросал вокруг дома с десяток гильз. Разбрасывая их, он с удовольствием думал о том, как обрадуется Федька, когда найдет гильзы. В этот день Егор Ильич и мылся и переодевался торопливее, чем обычно, даже волновался немного и, садясь на свое место у окошка, с большим уважением думал о Федькиной настойчивости. Он даже пофилософствовал немножечко, рассуждая о том, что вот если бы такой настойчивостью обладали некоторые взрослые люди, то в их округе уже не было бы спекулянтов, а он, Егор Ильич, давно бы поймал того валютчика, что передавал золотишко Столярскому.