СМЕРШ. Один в поле воин - [10]

Чистая, как с иголочки, форма, словно влитая, сидела на ладной фигуре Рязанцева. Свежий подворотничок отливал легкой синевой. Наглаженная на рукавах гимнастерка, казалось, рубцами резала воздух.

«Хлыщ кабинетный! Посмотрел бы я на тебя на передовой. Не утюжком, а своим брюхом землицу бы утюжил! Чистюля хренов! Д-а-а, не чета горлохвату Макееву — этот все нервы вымотает!» — пришел к неутешительному для себя выводу Петр и, вглядываясь в лицо Рязанцева, пытался понять, к чему готовиться.

Высокий лоб, русые слегка вьющиеся волосы и необыкновенной синевы глаза выдавали в нем выходца из северных областей России. Жесткие складки у рта и волевой подбородок свидетельствовали о твердом характере капитана. Ранняя седина на висках говорила о том, что, несмотря на свои тридцать с небольшим, ему пришлось повидать в этой жизни всякого.

Они встретились взглядами. В выражении глаз Рязанцева не было того леденяще обжигающего и беспощадно-обвинительного блеска, который Петр наблюдал у Макеева и ему подобных. В них читалось обыкновенное любопытство, а сама поза Рязанцева не таила скрытой угрозы. Особист с нескрываемым интересом разглядывал Прядко. Тот смутился и не сразу понял, что к нему обращаются.

— Здравствуй, Петр Иванович, чего стоишь? Проходи, присаживайся, — с характерным оканьем заговорил Рязанцев.

— Э-э-э… Здравия желаю, товарищ капитан! — нашелся Петр и присел на крайний стул.

— Подсаживайся ближе.

— Уже насиделся.

— Все на Макеева злишься, — догадался Рязанцев и добродушно заметил: — Не держи на него зла, что поделаешь — война.

— Значит, людей по одному слову можно в расход пускать?

— Так уж по одному слову?

— А что, разве не так? Сорок шесть говорят одно, а какой-то гад лепит другое, и ему верят! Если так дальше пойдет, то скоро воевать некому будет! — не сдержался Петр… и пожалел о том, что сказал.

Синева в глазах Рязанцева сгустилась, губы сошлись в тугую складку, а пальцы сжались в кулаки. Петр поник и приготовился к потоку брани и угроз. Прошло мгновение, другое, и ставшую вдруг вязкой тишину нарушил голос особиста, в нем зазвучал металл:

— Говоришь, по одному слову и в расход? Если хочешь знать, то на тебя их — вагон и маленькая тележка, но ты-то живой!

— Пока.

— Брось, нечего раньше времени себя в покойники записывать! Там, — Рязанцев ткнул пальцем вверх, — тебя не ждут.

— Я-я-я?! Это Макеев…

— Дался тебе Макеев! Вот что, Петр, давай-ка виноватых искать не будем — неблагодарное это занятие. Но врага проморгать, на то ни Макеев, ни я не имеем права, такая наша служба.

— Понимаю, но когда сорок шесть говорят одно, а Макеев их херит какой-то вшивой бумажкой, как быть? — твердил свое Петр.

— Да что ты заладил: сорок шесть, да сорок шесть?!

— Другого ничего не остается, вы же не верите ни одному моему слову!

— Слово, конечно, к делу не пришьешь, но…

— Вот-вот! Выходит, у меня один выход: бежать к фрицам за справкой? И словечко же Макеев придумал — пособник! Тоже мне нашел…

— Стоп, Петр Иванович, не лезь в бутылку! — оборвал его Рязанцев и потребовал: — Давай договоримся: если хочешь, чтобы разговор получился, то запомни: первое — оценки своим подчиненным я как-нибудь сам дам, и второе — в контрразведке вшивых бумажек не бывает!

Петр потупился и невнятно пробормотал:

— Понял, товарищ капитан, но без вины виноватого во враги народа записать, это…

— Ну, хватит одно и то же! Сколько ты знал Струка?

— Струка-а-а?!

— Его.

— У-у-у, сволота, своими бы руками задушил! — и Петр яростно сверкнул глазами.

— Так сколько?

— Месяц, может, больше. Точно не скажу, не до того было. К отряду он прибился где-то под Житомиром.

— Ладно, это уже не столь важно. Что про него знаешь, только без эмоций, честно?

— Э-э-э… — замялся Петр — ненависть к предателю путала мысли — и, пожав плечами, ответил: — Боец как боец, ничем особенным не выделялся — обыкновенный!

— Вот-вот, обыкновенный. Но ты с ним месяц воевал и не раскусил, а от нас требуешь, чтобы мы в один миг с тобой разобрались, да еще, когда против тебя имеются прямые показания фашистского агента.

— Так он же, сволочь, набрехал!

— Но это еще надо доказать.

— И-и-и… доказали?! — голос Петра дрогнул.

— Проверяем, — свернул разговор Рязанцев и предложил: — Давай чайком побалуемся.

Петр не нашелся что ответить и, подозревая подвох, ловил каждое движение и каждый жест Рязанцева. Тот, лукаво улыбнувшись, спросил:

— Может, чего покрепче?

Тон, каким это было произнесено, а еще больше веселые зайчики, заскакавшие в глазах Рязанцева, сказали Петру больше всяких слов. С души словно свалился камень, теплая волна поднялась в груди, и из него вырвалось:

— С вами, товарищ капитан, выпью хоть уксус!

— Чего-чего? — переспросил Рязанцев и расхохотался.

Смеялся он искренне от души. В уголках глаз лучились морщинки, на щеках появились забавные ямочки, а лицо приобрело озорное ребячье выражение. Оно окончательно растопило лед настороженности, которую все еще испытывал Петр, и робкая улыбка появилась на его губах. Справившись со смехом, Рязанцев теплым взглядом прошелся по нему и многозначительно заметил:

— Не знаю, как там с уксусом, но крови фрицам мы, похоже, попьем. А пока предлагаю побаловаться чайком.