Смерч - [27]

— Быстрее! Быстрее! — подхлестывали командиры.

За деревней старший лейтенант Замойляк наконец остановил бег роты спасительной командой:

— Шаго-о-ом!

И тут же, не дав курсантам отдышаться, приказал:

— Запевай!

Рота молчала.

— Запевай!

Рота отвечала четкой твердостью шага: р-рах! р-рах! р-рах!

— Бего-ом эр-рш!

Замойляк едва не сорвал голос.

Бежали метров пятьдесят. И снова приказ:

— Запевай!

И вот над строем взвился молодой чистый голос, поначалу неуверенный, обессиленный.

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой…

От первых же слов этой знакомой всем песни разрядилась атмосфера напряженности. Лица курсантов просветлели. Песня превращала роту в единый слаженный механизм. Каждый шагавший в строю уже не ощущал себя отдельным человеком, существующим независимо от роты. Каждый был неотделимой ее частицей.

От недавней злости на казавшееся «бездушие» и «жестокость» командира роты не осталось и следа.

В ворота училища курсанты вошли стройной колонной. Резвый весенний ветер приятно холодил усталые лица, по которым, оставляя темные полосы, струями стекал пот.

Глава вторая

1

В ночь со вторника на среду училище подняли по тревоге.

Одевались быстро, ни на секунду не задумываясь над тем, что и как делали руки. Шуршала, скрипела кроватями, грохотала казарма. Курсанты сдержанно переговаривались:

— Уж не на фронт ли нас двинут?

— А что! Все может быть! Вон как к Днепру наши катят после Курска и Орла.

— Тогда и офицерские звания должны бы присвоить.

Это сказал Самонов. Он шумно вздохнул и упрямо повторил:

— Не может быть, чтобы не присвоили офицерских званий!

Вопрос о званиях волновал, конечно, всех курсантов. Но особенно он мучил Самонова. Слух о том, что из соседнего — артиллерийского училища отправили на фронт рядовыми целое подразделение курсантов, напугал Анатолия: больше всего он боялся, что и его постигнет такая же участь. С офицерской карьерой Самонов связывал все свои надежды и расчеты.

— Звание-то, оно всегда ночью присваивается, — поддел Самонова Ленька.

Вступать с ним в пререкания Самонов не решился. Во-первых, опасался его острого языка, во-вторых, Ленька теперь был не рядовым, а сержантом, командиром отделения минометного взвода. Звание это ему присвоили месяца два назад, после крупных учений, во время которых меткая его стрельба из миномета обратила на себя внимание инспектирующего.

Было около трех часов ночи, когда курсанты форсированным маршем добрались до железнодорожной станции. Грузились в эшелон. Разговаривать громко запрещалось, и это усиливало напряженность, будоражило нервы.

«Хоть бы сказали, куда едем», — думал Денис с досадой. Но кто знает? Война и тайна, как сестры-близнецы, неразлучны.

Вот и перекличка по взводам. Все на месте.

Из офицеров второй роты с курсантами отправлялся только младший лейтенант Козлов. Теперь рота была в его подчинении. Старшина Буровко, помощники командиров взводов и командиры отделений беспрекословно и четко выполняли все распоряжения младшего лейтенанта. Сбор по тревоге, томительная неизвестность, ночная суматоха и спешка — все это делало курсантов особенно подтянутыми и собранными.

— По вагонам!

Перрон опустел. Паровоз, словно пробуя силы, шумно забуксовал колесами. От вагона к вагону прокатился дробный перестук буферов, и поезд тронулся.

Прощай, училище! Теперь уж никто из курсантов не сомневался, что покидают они его навсегда. Рядовыми, правда, но что поделаешь? Видимо, так нужно, того потребовала обстановка на фронте.

И все же эта их отправка рядовыми казалась странной. Зачем же учили столько времени?

Денис старался успокоить себя: на фронт он едет не беспомощным юнцом, как полтора года назад. Месяцы, проведенные в училище, не пропали даром. Взвод или роту, если потребует обстановка, он, как и другие курсанты, уверенно сможет возглавить. Во всяком случае, не растеряется.

Поезд грохочет на рельсах. Остановки редки. Под утро эшелон приближался уже к Воронежской области, и последние сомнения исчезли: нет, это не учебная тревога, это переброска на фронт. Между Отрожкой и Графской выгрузились и разместились на опушке редколесья в палатках.

Утром стало известно: училище вливалось в гвардейскую стрелковую дивизию. Она недавно вышла из боев.

Обрадовала курсантов и другая новость: дивизией командовал Иван Коваль. О его подвиге у озера Хасан писали все газеты, мальчишки в те дни видели в нем своего кумира.

Сначала друзья не поверили: тот ли это Коваль? Оказалось — тот самый, хасановец, Герой Советского Союза.

Сейчас всем хотелось увидеть командира дивизии собственными глазами. Расспрашивали: какой он, как выглядит, сколько ему лет? Ведь во время хасанских событий ему, тогда лейтенанту, было двадцать восемь. Значит, совсем молодой. А уже командир дивизии!

— И вообще, стоящий мужик-то? — приставали курсанты к солдатам-фронтовикам.

— Порядок, — посмеивались те. — На ходу у него не поспишь…

И вот она — встреча, неизбежная и все-таки неожиданная.

Вместе с фронтовиками курсанты занимались штыковым боем, и тут обнаружилось, что некоторые из них слабо владели штыком.

— Плохо вам придется в штыковом бою с такой подготовкой, — укорил недавних курсантов командир батальона гвардии капитан Бобров. Он приказал старшине Буровко, считавшемуся в роте мастером штыкового боя и частенько проводившему с солдатами эти занятия: — Приемы владения штыком будете отрабатывать и в часы самоподготовки. — Резким движением руки капитан поправил на голове фуражку и заспешил в соседнее подразделение.