Смельчак - [28]

— Не знаю. А вы не помните? Кажется, я заглядывал к вам, возвращаясь пьяным из города.

— Вроде бы да.

— И когда в последний раз?

— Я тоже не помню, — признал отец Страттон.

— Значит, после этого я у вас не был.

— А ты помнишь, когда в последний раз приходил исповедоваться трезвым?

— О Боже, нет.

— Потому что еще вопрос, отпускаются ли грехи пьяному.

— То есть когда ты пьян, молиться нельзя?

Отец Страттон вздохнул.

— Потому что я всегда исполняю епитимью.

Сквозь решетку до Рафаэля долетал запах перегара.

А не гниющая ли печень священника тому причиной, подумал он.

Оставив Нинья на прилавке, Рафаэль прямиком направился в свой дом на колесах. Налил в стакан пять или шесть унций водки из большой бутылки. Сел на кровать, привалившись спиной к стене, подтянув колени к груди.

Выпил половину. Водка не желала задерживаться в желудке, рванулась назад. Но он переборол спазм, допил остальное.

И добился лишь того, что в животе словно вспыхнул костер.

У его отца была опухоль. Точно такая же убила его мать. Умирала она долго и мучительно. Денег не было ни на докторов, ни на лекарства.

Рафаэль с облегчением подумал, что ему не доведется увидеть страданий отца.

Вот и пришел час, когда людей, проникавших на свалку, чтобы добыть средства к существованию, стали отстреливать, словно бешеных псов. Власти не хотели, чтобы они тащили что-то со свалки. Новый управляющий прострелил Нинья ногу. Рафаэлю вспомнилось, как крепко держал Нинья сломанный радиоприемник в пластмассовом корпусе.

И к Нинья не поспешит на помощь ни один доктор.

Рафаэль поставил на пол пустую чашку. Для себя он нашел выход. Ему нет нужды оставаться трезвым, работать на собственное будущее, собственное спасение, будущее и спасение его близких, соседей.

Он вышел в яркий солнечный свет. Люди по-прежнему стояли у магазина, горячо обсуждая случившееся с Нинья, с предельной четкостью осознавая, что на месте подростка мог оказаться любой из них. В окна магазина Рафаэль даже не заглянул.

Черный «Бьюик» отца Страттона уехал. Рафаэль подумал, что ему следовало поехать в церковь вместе со священником.

С рубашкой в руках Рафаэль поднялся по склону к автостраде, сошел к съезду за свалку, встал на обочине лицом к потоку машин, вытянул руку с пальцами, сжатыми в кулак. По опыту он знал, что водители останавливаются быстрее, если стоять без рубашки. И действительно, чуть ли не первый автомобиль затормозил, чтобы подвезти его в Биг Драй Лейк.

У дверей в прохладное чрево церкви Рафаэль надел рубашку.

— Хорошо, Рафаэль, — послышался сквозь решетку голос отца Страттона. — Скажи мне о своих грехах.

— Пьянство.

— Я знаю. И часто ты пьешь?

— Постоянно.

— То есть всякий раз, когда у тебя появляется такая возможность?

— Да. Но в последнее время у меня нет охоты пить, даже когда спиртное передо мной.

— С каких это пор?

— Со вчерашнего полудня.

— Ты хочешь сказать, что ничего не пил со вчерашнего полудня?

— Это не так.

— Значит, ты не напивался до беспамятства…

— Нет, хотя мог бы.

— Наверное, нет смысла говорить с тобой о пьянстве, так?

— Нет.

— Ты молод, Рафаэль. Очень молод. Впереди у тебя вся жизнь. — «Завтрашний день и утро четверга», — подумал Рафаэль. — У тебя Рита, дети. — «Вот это правда. Чистая правда». — Ну, хорошо… Ты верен Рите, Рафаэль?

— Да.

— Ты не живешь с кем-то еще?

— С кем?

— Неважно. С кем угодно. В городе.

— Нет.

— Хорошо. Скажи мне о других грехах.

Рафаэль помялся.

— Я не отдаю себе отчета, что делаю, когда пьян. Я могу согрешить тогда, но потом не знать об этом. Я ничего не помню.

— Ты говоришь, что не пил со вчерашнего полудня.

— Не напивался, — поправил священника Рафаэль.

— Ты хорошо помнишь все, что ты делал со вчерашнего полудня?

Ларри, дядя-толстяк, парикмахерская, банк, женщина там, большой магазин, где он покупал подарки, двое мужчин, пожилая женщина, вступившаяся за него, кассирша, покупки, сложенные в тележку, которую он выкатил на улицу, Фридо, большая бутылка водки, поездка на автобусе, коробки на обочине, Рита, спешащая к нему, ее лицо при виде двух новых платьев, Лайна, карабкающаяся по склону вслед за матерью, раздача подарков детям, угощение всех пивом, поход с Ритой на пригорок, закат, луна… Рафаэль помнил все, и более отчетливо, чем что-либо другое в своей жизни.

— Да, святой отец.

— Рафаэль, где ты взял столько денег?

Рафаэль не ответил.

— Не лги в исповедальне, Рафаэль.

— Я нашел работу, святой отец.

— Судя по тому, что я слышал, ты не работал, Рафаэль. Но получил деньги. Купил платья жене, подарки детям. И индейку.

— Я имел право сделать это.

— Если у тебя есть деньги.

— У меня были деньги.

— И себе новую одежду. Где ты взял деньги, Рафаэль?

— Часть работы я сделал вчера.

— Рафаэль, за что тебе заплатили так много денег?

— Я разделся. Этот старый толстяк…

— Он щупал тебя?

— Да. Но не в том смысле, что вы думаете.

— Так что же он делал?

— Просто говорил. Возбуждался. Описывал что-то невообразимое. — Рафаэль изумлялся, слыша собственные же слова. Он ли лгал в исповедальне? Но как он мог объяснить священнику, как мог сказать больше, всю правду? Не поворачивался у него язык рассказать о контракте, банковском счете, бланке, который должна подписать Рита, чтобы получить деньги после того, как… — Старый толстяк возбуждался с каждым словом, махал руками, он него пахло все хуже…