– А как зовут пана? Пан, конечно, друг нашего Юзека? – вывел ее внезапно из задумчивости звонкий, как серебряный колокольчик, девичий голосок.
И панна Зося предстала перед Надей в своем белом одеянии, с прозрачными крылышками за спиною.
– Пойдемте в залу, там будем плясать, веселиться. Юзекины друзья – мои друзья! – болтала она уже по-русски, с тем неуловимым оттенком, который так характерен в произношении поляков. – Пан будет плясать со мною сегодня! Да? Ах, какой же чудесный сюрприз сделали вы мне оба, что приехали именно сегодня! Ведь мне сегодня минуло пятнадцать лет. Я уже взрослая теперь, «невеста», как говорит дядюшка Канут.
Скоро длинное платье надену! Да идемте же скорее! У-у, какой тихоня! – И она со смехом тянула Надю за рукав ее зеленого мундира.
– Погоди, Зоська! Этакая разбойница! Дай мне познакомиться с паном Дуровым, – произнес с улыбкой пан Казимир, удерживая расходившуюся шалунью. – Ты совсем затормошила молодого человека! Рузя, Ядя, да уймите же вы эту сумасшедшую! – кричал он дочерям.
Но унять «сумасшедшую» было теперь немыслимо. Она махнула рукой музыкантам, и чудная старинная мелодия прадедовской польки наполнила своды бального зала. Панна Зося положила свою крошечную ручку на плечо Нади, и обе девочки, одна в воздушном платьице эльфа[31], другая в уланском колете, закружились по зале, обе легкие и стройные, как молодые березки.
– Ах, как весело мне сегодня! – говорила, задыхаясь от танца, черноглазая Зося. – Дядя Канут говорит, что пора мне одуматься и быть серьезной. А зачем быть серьезной, когда так хорошо, так весело быть несерьезной? Не правда ли, пан?… А почему у пана нет усов? У Юзьки они уже заметны. Я люблю Юзьку больше всего в мире. Не правда ли, он красавец? Он лучше всех на свете, наш Юзька. Постойте… да остановитесь же! Я хочу танцевать с ним! Да стойте же, вам говорят… Юзек, Юзек! – звала она брата, танцевавшего в это время с белокурой маркизой. – А вы возьмите Рузю, – добавила она, улыбаясь по адресу Нади. – Видите ту паненку, которая одета пастушкой?… Ничего, что она немножко полна и неуклюжа, зато полькирует, как никто! До свидания, пане уланчику! Я еще вернусь к вам!
И, выскользнув из рук кавалера, шалунья, легкая и проворная, как настоящая эльфа, уже мчалась по зале в объятиях подоспевшего к ней Юзефа.
У Нади кружилась голова и от продолжительной скачки на перекладных от Гродно до имения Канутов, и от скачки по бальной зале, в угоду хорошенькой паненке.
– Что, пан улан, весело у нас живется? – слегка ударив ее по плечу, спросил незаметно подошедший к ней хозяин дома. – Ничего не поделаешь, надо позабавить баловницу. Чудесная она девчурка, я вам скажу, нравная только немного, ну да все мы, Кануты и Вышмирские, не отличаемся кротостью нрава. Вот разве только один Юзеф… А как пан, кстати, находит нашего Юзефа?
– Прекрасный малый, – поторопилась ответить Надя.
– Нерешителен и робок немного, а это не идет к мальчишке… В его годы наши предки бились за честь отчизны, а пан Юзеф нежен, как девочка. Ну да военная служба пересоздаст его… Да и живой пример в лице такого товарища. – И пан Канут любезно поклонился Наде. – Дружба с паном не может остаться бесследной для юноши. Пан Линдорский писал мне кой о чем, и, признаться, я удивляюсь пану улану, такому юному и отважному.
– О, моя отвага, увы, еще не проявилась ни в чем! – поторопилась уклониться от незаслуженной похвалы Надя. – Пан Линдорский слишком снисходителен ко мне…
– Пан Линдорский, – прервал пан Канут свою юную собеседницу, – видел, как храбро одолевали вы все трудности военного искусства. О, эти упражнения – нелегкое дело; по крайней мере они нелегко даются нашему Юзефу. И то сказать: экзерсировать на плацу с пикой и саблей – не плясать мазурку. А на это он мастер, взгляните сами.
Как раз в эту минуту музыканты на хорах грянули мазурку. И все, что было в зале, как-то разом встрепенулось, точно какая-то волна захлестнула всех этих паничей и паненок при первых же звуках родного танца.
Быстро строились пары в одну длинную стройную шеренгу. Впереди всех стали Юзеф и Зося. Их лица выражали жгучее нетерпение и веселость. Пропустив два-три такта, брат и сестра чуть заметно переглянулись между собой, как-то разом дрогнули и понеслись вперед, быстрые и стройные, с беззаветной удалью в лицах, с искрящимися наслаждением глазами. За ними помчались остальные пары: турки, арабы, испанцы, маркизы, баядерки и пастушки, сияя неподдельным восторженным весельем.
Дядя Канут позаботился окружить дочерей и племянницу сверстниками и сверстницами одного приблизительно возраста с ними. Самый старший из участников бала едва достигал семнадцатилетнего возраста. А потому-то этот бал и кипел искренним, беззаветным детским весельем. Пара неслась за парой, юные лица сияли, глаза горели. Тут и там слышались возгласы, звенел смех, неподкупный смех ранней молодости.
Первая пара превосходила все остальные. С неподдельной грацией носилась маленькая эльфа по паркету из одного края залы в другой. Ее белокурые локоны растрепались и в живописном беспорядке обрамляли юное личико с искрящимися восторгом глазами. Гибкая, ловкая, кудрявая, как мальчик, она была прелестна, эта юная красавица Зося. Но и ее брат не уступал ей ни в чем. Мерно позвякивая в такт музыке шпорами, выставив вперед грудь с малиновыми отворотами, Юзек Вышмирский увлекал сестру все быстрее и быстрее, то вертясь с головокружительной быстротой, то несясь проворнее птицы по ровному гладкому полу залы… Ни малейшей тени обычного равнодушия, ни скучающей апатии не было теперь заметно в его тонком, красивом лице. Казалось, в нем проснулся истый поляк, подвижный и веселый, удалой и смелый, настоящий сын своей отчизны.
