Смех дьявола - [22]

Но во всем мире почитатели Макса Жакоба, те, кто перечитывает его прозу или стихи, и те, у кого есть его рисунки или его гуаши, будут думать о нем, и его друзья никогда не забудут этого сердечного человека, каким он был. И они вспомнят, что он пал, как и многие другие, жертвой немецкого варварства, умерев в концентрационном лагере, на каторге…»

Раздеваясь в темноте, Леа вспомнила, что дядя говорил ей о своей встрече с Максом Жакобом в Сен-Бенуа во время краткого пребывания в монастыре и о его наивной вере новообращенного. Он мертв, как Рафаэль Маль и, может быть, Сара, тоже евреи. Она устыдилась своих мыслей: на пороге хоть и смерти, равняющей всех, таких разных по сути людей — презренного существа, доносчика и коллаборациониста Маля с героической участницей Сопротивления и хрупким поэтом. Но в Рафаэле было отчаяние, которое всегда ее трогало. Несмотря на все зло, которое он сделал, чтобы заставить возненавидеть себя, он так и не добился этого, и его ужасный конец навсегда отпустил ему его грехи. Кого ей не хватало этим вечером, так это друга.

Она скользнула под жесткие и немного влажные одеяла. Слабый свет углей придавал комнате немного нереальный и успокаивающий вид. Она представляла другие угли в другой комнате… Тяжесть красной перины напомнила ей о весе вигоневого одеяла… Сквозь ночную рубашку жесткая суконная ткань раздражала соски грудей. Она отвернулась к стене, чтобы избавиться от этого образа, перестать думать о нем, забыть его ласки, прикосновения его тела, тела, желания которого ей так плохо удавалось утолять. Уже так давно ни один мужчина… Она стремительно поднялась, с яростью чувствуя, как в ней поднимается непреодолимое желание заняться любовью. Она сорвала с себя рубашку и грубо удовлетворила свое желание.

На следующий день Адриан Дельмас прибыл в Моризес вместе с лейтенантом Пьером Венсеном, по кличке Гран-Пьер, командиром маки, расположенных в Пюи, около Монсегюра, и тремя из его людей, явившихся за провизией. Все были очень возбуждены и говорили об уничтожении склада горючего в Сен-Мартен-де-Сескас четырнадцатью из них, днем 5 мая. Лейтенант и доминиканец с трудом остановили их красноречие. Леа смотрела на них с завистью. Ведь они, по крайней мере, действовали.

После их ухода Адриан Дельмас приблизился к своей племяннице.

— Благодаря аббату Шайю, больничному священнику, я смог увидеть Камиллу. Она чувствует себя намного лучше. Ее стойкость безгранична, ни одной жалобы, она беспокоится только о тебе и о своем сыне.

— Смогу ли я ее увидеть?

— Мне это кажется затруднительным и излишне рискованным для вас обеих. Ночью и днем человек из гестапо дежурит у ее двери. Но один из охранников испытывает слабость к сотерну.

— Тогда напои его.

Это замечание заставило Адриана улыбнуться.

— Посмотрим. Это не самое важное. Нам надо вывезти ее оттуда.

— Что говорит Аристид?

— Сейчас он очень занят на своей ферме на болоте, скрывается от Гран-Клемана и его людей, которые хотят его уничтожить, и установлением порядка в разных группах. Но когда у нас возникнет нужда в нем, он нам пошлет необходимую помощь.

— Есть ли у тебя новости о Матиасе?

— Нет, с тех пор, как он нам сообщил о переводе Камиллы в больницу.

— Теперь моя очередь отправляться в Сент-Андре-дю-Буа.

— Не забудь, что если там случится что-нибудь плохое, ты можешь обратиться к Жюлю Куаффару, что живет в большом доме у дороги. Вместе с соседями он часто служит нам курьером и «почтовым ящиком». Сегодня после полудня я буду в Шапель-де-Лоретт. Полиция и немцы участили свои выходы в сектор после падения американской «летающей крепости» в Кур-Монсегюре. Уничтожение склада в Сен-Мартен-де-Сескас тоже отнюдь не успокоит их. Гестапо ввело в регион дюжину своих агентов. Это из-за одного из них, некоего Кубо, прежде бакалейщика с улицы Белого Креста, который выдал себя за канадского офицера, жандармы арестовали капитана Леви и передали его в Тулузское гестапо.

— Его пытали перед казнью?

— Я ничего об этом не знаю, но вполне вероятно.

— Когда все это кончится?

— Боже…

— Не говори мне о Боге, — крикнула Леа, — ты веришь в него не больше, чем я!

— Замолчи! — прогремел он, сильно сдавливая ей плечо.

В кого превратился любезный, спокойный и нежный человек, которого она знала всегда? Это исхудавшее лицо, лихорадочно блестящие глаза, искаженные черты, губы, твердо сжатые, эти прекрасные руки, теперь напряженные, словно сдерживающие желание ударить, — они не могли принадлежать пастырю, чей голос заставлял трепетать сердца тысяч христиан в мире, чья пламенная вера долго витала над бледным бордоским епископатом и чья отцовская привязанность так часто помогала Леа и ее близким.

— Ты делаешь мне больно.

Он оставил ее, оперся лбом о каменный косяк, плечи его опустились, как у вдруг постаревшего человека. Каким он казался растерянным, одиноким! Да, он был одинок, безнадежно одинок среди довольно примитивных людей, идеи которых часто не разделял. К этому человеку Леа была особенно привязана после смерти родителей. Осознанно или нет, она считалась с тем, что он говорил. Он был неким вожатым, трудно достижимым идеалом человека, в ком не разочаровываются. Сколько сомнений, страха, ненависти охватило этого человека, — и целый мир гармонии, разума и доброты рухнул… И этого она не могла вынести. От гнева ее лоб покрылся испариной и сердце заколотилось быстрей.