Слышишь, Кричит сова! - [111]

- Что это за предмет?

- Ты обратил внимание, что келарь носит в связке не все ключи?

- Нет.

- Один у него висит на цепочке рядом с нагрудным крестом.

- Ну так что ж?

- Это ключ от книгохранилища.

- Книга - это тот предмет, который отвечает всем требованиям?

- Да. Ценный и одновременно распространенный предмет обихода довольно ограниченного круга лиц. В массе себе подобных она может легко затеряться надолго, не бросаясь в глаза...

Циг провозился целый день, подыскивая материал, который при преобразовании в монокристалл приобретал бы форму, цвет и гибкость книжной страницы.

Я тем временем, взяв у келаря с разрешения настоятеля ключ от книгохранилища, подбирал наиболее распространенный формат и внешний вид книги, Отобрав одну, я показ-ал ее Цигу.

Он наморщил лоб и вдруг сказал: - Послушай, а зачем мне возиться с каждой отдельной страницей? Куда проще, то есть удобнее, вырастить монокристаллы в друзе, имеющей форму книги!

Это было нелегко, но, по-моему, у Цига получилось неплохо. Он принялся за обложку. А я начал переводить сигнал и свои записи в психосимволы. Большую часть я уже перенес на страницы носителя. К тому времени, когда Циг закончит переплет, а это будет к завтрашнему вечеру, я запишу все, что успею, и мы отправим сигнал. Проще говоря, поставим его на полку среди других книг. И нам останется только ждать...

Носитель закончен. Все записанное мною перенесено в него. Остались три чистые страницы. И мне не хочется оставлять их чистыми. Потому что, пока я пишу, мне кажется, что я рядом со своим временем. Стоит мне оторваться и взглянуть вокруг - я вижу низкие каменные своды, оплывший огарок на узком столе, и безнадежность овладевает мной. Циг много раз говорил о кругах времени, о пересечении их. Но передо мной огарок, надо мной камень, и я не могу представить себе эти круги...

Вчера монастырь охватило странное беспокойство.

К вечеру все монахи попрятались. Мы с Цигом сидели в лаборатории. В келью идти не хотелось. Циг углем рисовал на стене пересечения темпоральных окружностей, пытаясь объяснить мне возможность соседства двух отдаленнейших точек времени.

Вдруг дверь распахнулась, и быстрым шагом в лабораторию вошел высокий незнакомый монах в черной сутане.

За ним, мелко ступая, вкатился отец Бонифаций.

- Мир вам,- сказал монах, пристально вглядываясь в наши лица.

Мы поклонились.

- Это,- каким-то заискивающим тоном принялся объяснять патер Бонифаций,- наши новые братья. Послушны и трудолюбивы, высокочтимый брат мой.

Монах взглянул на исчерченную стену, перевел взгляд на нас, потом наклонился и поднял с поля оброненный Цигом рисунок обратной стороны естественного спутника, который он переносил на страницу носителя.

- Что это?-раздельно спросил монах, обращаясь к отцу Бонифацию, но глядя на нас. И не дожидаясь ответа, стремительно повернулся и вышел, забрав рисунок. За ним ринулся патер Бонифаций...

Итак, я дописал последнюю страницу. Сигнал уходит.

Мы ждем..." Антон Давидович поежился. Зыбкое марево чужой жизни истаяло как сон. Почти реальный и с поразительным эффектом присутствия сон... И тогда и позже Антон никак не мог оценить степени достоверности расшифрованного текста. Чернякову же она представлялась абсолютной сама по себе и вдобавок - как бесспорное подтверждение его собственных воззрений на возможность проникновения во Время и сквозь него. Антон Давидович удовлетворительного объяснения не находил, да и не искал особенно, полагая, что умозрительные догадки - дело, мягко говоря, бесперспективное. Однако сам факт-то существовал - и не имело никакого значения, годится ли он как руководство к действию или не годится. Черняков ухватился за него, как за соломинку, и по сию пору в кулаке эту "соломинку" судорожно сжимает. Но и ему, Антону, эта история в конце концов все-таки сослужила совершенно неожиданную службу.

Года два спустя в антикварном отделе букинистического магазина на Пушкинской он купил потрепанную книжку неизвестного года издания - низ титульного листа был оборван. Называлась книга несколько витиевато: "От Лойолы до наших дней. Очерк деяний Святейшей Инквизиции тайных и явных". Большую часть этой весьма занятной и страшноватой книжки занимали архивные тексты - выдержки из обвинительных заключений, доносы, решения, приговоры. Читать все подряд было довольно утомительно, и Антон Давыдович, перелистав наскоро, сунул книжку на полку и только через полгода во время "переплетного приступа" вспомнил о ней. Время от времени он приводил в порядок бумаги, сшивал и брошюровал накопившиеся материалы - это и называлось "переплетным приступом". Прикидывая так и эдак - какой всетаки ремонт нужен книжке, Антон Давыдович мимоходом скользил взглядом по строкам, как вдруг что-то его остановило. Он вчитался в начало документа и неясное подозрение заставило его сосредоточиться: "Монсиньор, как я уже доносил Главкому Инквизитору, во время посещения монастыря святого Бенедикта близ Вероны мною было обнаружено, что при попустительстве настоятеля брата Бонифация ересь свила себе гнездо за святыми стенами.

Двое слуг дьявола, творивших каббалистическое чародейство, по требованию моему именем Святейшей Инквизиции закованы и помещены были в келью монастырской тюрьмы. У врат кельи оставлен был на страже монах, по слову настоятеля, твердый в вере слуга Святой Церкви нашей. Войдя в келью наутро с инквизитором веронским Филиппом, нашли мы оковы свободными, без следов пилы или другого орудия. Еретиков же дьявольских в келье не найдено. Кознями врага божьего, да будет проклят он во веки веков, еретики избегли суда на земле, да не избегнут они его на небесах! Прошу Ваше Преосвященство о предании суду Святейшей Инквизиции настоятеля Бонифация и монаха именем Игнатия, ибо они суть пособники сяуг диаволовых, и да спасутся их души через огненное искупление. Хвала Господу! Паоло Кампанья, офицер ордена Иисуса".