Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв. - [77]

В данной грамоте Богоявленскому монастырю в Коломенском уезде 1548 г. упоминалось поместье, принадлежавшее ранее пану Игнатию. В межевых книгах владений Троице-Сергиева монастыря середины 1550-х гг. в Кашинском уезде встречалось имя нововыезжего пана Ивана. Пан Якуш был прежним владельцем поместья в Шелонской пятине в 1562 г.[573] Складывается впечатление, что «панами» начали обозначаться все новые выходцы из литовских земель не слишком высокого ранга, о чем свидетельствуют отсутствие у большинства из них фамилий, а также низкие размеры поместных окладов (в случае с Казначеевым и Бездедовым).

Общее количество подобных эмигрантов до начала военных действий в 1561 г. продолжало оставаться весьма значительным. В Дворовой тетради наиболее заметные из них фигурировали как «нововыезжие»: Михаил Черноморский, Кузьма Есипов, Василий Зюзин, князь Михаил Свирский, Михаил и Петр Львовы. К ним стоит добавить А. С. Лашинского (Лашицкого), который позднее в рязанской писцовой книге был назван «литвином»[574]. Стоит отметить, что он был женат на дочери Михаила Дрожжина и, возможно, сам принадлежал ранее к «литве дворовой».

Обстоятельства их появления в Москве могли существенно отличаться. Некоторые могли оказаться здесь вместе с князем Дмитрием Вишневецким, другие могли быть индивидуальными «искателями приключений», как известный в литературе Иван Пересветов, или совершить побег после конфликтов различного рода со своим окружением.

В принципе комплекс этих причин равнозначно действовал для обеих: московской и литовской сторон. Общее количество переходов резко возрастало во время вооруженных конфликтов, а также на пиках внутриполитической борьбы, особенно в случае с Московским государством, где массовые побеги служилых людей произошли в начале регентства Елены Глинской, а затем в годы террора Ивана Грозного[575].

Не исключено, что значительное количество «москвитинов», в том числе «новоприбывших», фиксируемое в материалах Литовской Метрики первого десятилетия XVI в., также было отражением подобного явления. Анализ новгородских писцовых книг показывает, что некоторые местные дети боярские, воспользовавшись смертью Ивана III, оставили здесь свои поместья[576]. Некоторые из них перешли на удельную службу. Росту внутриполитической напряженности должно было способствовать и катастрофическое поражение московской рати под Казанью. Состояние источников, к сожалению, не позволяет проследить более детально общую динамику этого процесса и определить побудительные причины для смены подданства служилыми людьми по обе стороны границы.

Позднее дополнительным фактором для переходов представителей Великого княжества Литовского помимо популярности царя, успешно сражавшегося с «басурманами», являлось успешное функционирование поместной системы, получившей новый импульс для своего развития в середине XVI столетия. Для безземельных литовских, а затем и польских шляхтичей выезд в Москву давал реальную возможность получить земельный надел, а затем и передать его по наследству своим потомкам. Как показывает пример князя Михаила Свирского, некоторым из них предоставлялись внушительные оклады (700 четвертей). Переход М. Свирского примечателен еще и в том отношении, что вся его фамилия уже давно исповедовала католицизм, что не стало препятствием для его появления при московском дворе. Свидетельство князя А. М. Курбского показывает, что здесь находили пристанище и другие католики. Одной из первых жертв террора начала 1560-х гг. стала некая Мария Магдалина и ее пять сыновей. Она была «родом ляховица, потом исправилася в правоверие». Очевидно, что выезд ее мужа, не названного по имени, произошел еще, по крайней мере, в предшествующее десятилетие[577].

Недостаток источников не позволяет определить время появления на московской службе большинства «панов». Безусловно, начавшиеся в 1561 г. военные действия, и особенно взятие Полоцка, способствовали увеличению количества выходцев из Великого княжества Литовского – Речи Посполитой на московской службе. Сохранившиеся нижегородские дозорные книги 1571/72 г. фиксируют присутствие в этом уезде большого числа подобных лиц. Всего насчитывается не менее 15 человек – 12 панов (из них 3 нововыезжих) и 2 литвина[578]. Многие «паны» и «литвины», вероятно, перешли на службу к Ивану Грозному на добровольных началах.

Судьбу некоторых новых эмигрантов удается проследить на протяжении последующих десятилетий. Крайне удачно, например, сложилась судьба Василия Зюзина. По своему происхождению он принадлежал к потомкам тверских бояр, бежавших в Литву в 1485 г. вместе с Михаилом Тверским. На московскую службу В. Г. Зюзин перешел где-то в конце 1540-х гг. после конфликта с О. Воловичем. Здесь он быстро восстановил связи со своими родственниками Зюзиными и Шетневыми. В Дворовой тетради его имя было записано в рубрике «Суздаль» сразу после имен его однофамильцев Зюзиных. Уже в 1562 г. он присутствовал среди дворян на встрече литовского посланника, а во время полоцкого похода 1562–1563 гг. находился среди детей боярских, «которым спати в стану». Впоследствии после введения опричнины сделал в ней впечатляющую карьеру, дослужившись в итоге до думного дворянина, чему не помешал отъезд в Литву его московского родственника Бахтеяр Зюзина. Важнее отметить другое. Несмотря на свое воспитание и условно «литовское» происхождение, он очень быстро адаптировался к реалиям московского общества. В 1576 г. состоялся его местнический спор с Ф. Ф. Нагим, который показал его глубокое знание действовавших правил игры. Он отметился еще в нескольких местнических столкновениях. Известны были его связи с Кирилло-Белозерским (сделал туда крупный вклад по своим родителям) и с московским Чудовым монастырями. Его дочь была замужем за А. И. Годуновым