Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв. - [6]
Какое-то время переселенцы, безусловно, сохраняли память о своем прежнем происхождении. Интересным является пример Василия Хрущова Болтина. Этот сын боярский, попавший в литовский плен в 1535 г., в протоколе допроса был обозначен как «родом з Ростова, помещик з Лук». Подобная характеристика с избыточной информацией о его ростовском происхождении явно было получена с его слов, являясь одним из маркеров самоидентификации служилого человека. На практике, однако, подобные связи имели не слишком большое значение. Анализ системы поручительства, по данным более поздней десятни 1577 г., показывает, что выходцы из одних и тех же территорий, волею судьбы оказавшиеся вместе в Коломенском уезде, не слишком поддерживали друг друга, начиная выстраивать отношения с новыми сослуживцами[23].
С другой стороны, часто переселения имели вынужденный характер, затрагивая сложившиеся (в той или иной степени) группы местных землевладельцев. Часто они компактно размещались неподалеку друг от друга. Длительность сохранения ими своего обособленного положения прямо зависела от несения службы по особым спискам, то есть должна была подтверждаться целесообразностью их существования в виде отдельной группы.
Те же новгородцы, «прирожденные изменники» по определению промосковских летописцев, быстро утратили свою идентичность, будучи переведенными в восточные уезды. Некоторые из них, очевидно, уже 1480-х гг. получили статус дворовых детей боярских и уравнены за счет этого в правах с представителями «старых» служилых фамилий. В качестве кормленщика отметился даже Яков Дмитриев Исаков, внук казненного после Шелонской битвы «крамолника» Д. И. Борецкого и правнук «прелестные жены Марфы», знаменитой Марфы-посадницы. В целом, несмотря на внушительное количество новгородских фамилий в некоторых уездах (Юрьев, Владимир, Кострома и особенно Нижний Новгород), в источниках не сохранилось признаков сохранения ими внутрикорпоративных связей. Единственным примером использования специфического обозначения является запись Ивана Александровича (sic) Самсонова, «новогородца», в списке погибших в битве на Ведроши (1500 г.) в синодике московского Успенского собора[24].
Быстро растворились в общей массе псковские бояре – 300 семей, хотя, похоже, многие из них не смогли подтвердить свой статус в качестве детей боярских.
Более длительным оказалось существование «вятчан». Представители этой группы в 1490-х гг. получили поместья в Боровском, Алексинском и Кременском уездах. Некоторые из них, по старой памяти, в 1499 г. участвовали в походе на «Югорскую землю» – вятчане, «которые живут в Московской земле»[25].
Упоминание «вятчан» встречается в актовых материалах, а также в платежной книге Московского уезда 1542–1543 гг. Их служба по отдельному списку подтверждается перечнем сводной десятни 1556 г. «десятня ружан, серпухович, торушан, вятчан, борович». «Вятчане из Боровска» упоминаются в разряде полоцкого похода 1562/1563 г. «Вятчане» фигурируют также в тексте рузской писцовой книги 1567–1569 гг.
Стоит высказать предположение, что указанные «вятчане» ощутимо не дотягивали до стандартов, принятых для полноценных детей боярских. Существуют единичные упоминания о землевладении вятских бояр до московского завоевания. Отсутствие последующих испомещений на территории Вятского уезда свидетельствует о слабом развитии здесь ранее феодального землевладения. Позднее в 1542/43 г. в Московском уезде «вятчанину» Якову Труханову принадлежало среднее поместье размером в 100 четвертей (полчети сохи) земли. В Рузском уезде «вятчане» коллективно владели небольшими земельными участками. Один из них, Родя, был обозначен в писцовой книге без фамилии. В индивидуальном порядке некоторые «вятчане» могли повысить свой статус. Известно, что уже в начале XVI в. Костяю Вятчанинову принадлежали земли (на правах вотчины) в Звенигородском уезде. Несколько позднее, в 1529–1530 гг., вотчина (приданое) Московского уезда принадлежала Дмитрию Федорову Лихотникову[26]. Лихотниковы в последующие годы числились среди московских детей боярских. В целом же они, видимо, занимали промежуточное положение, сопоставимое с положением «ивангородцев» в Новгородской земле и, соответственно, не смешивались с детьми боярскими.
В целом при обсуждении вопроса о социальных перегородках, отделявших некоторые группы служилых людей от слияния с основной массой детей боярских, необходимо представлять логику и последовательность решений центрального правительства. Разница в подходах отчетливо проявилась при испомещении уже упомянутых «ивангородцев». Состав этой группы комплектовался за счет «людей» новгородских бояр, взятых на великокняжескую службу. Все они получили небольшие поместья, близкие по своим размерам к 5 обжам («пятиобежники» в источниках более позднего времени). Примечательно, но другие «люди» новгородских бояр, в том числе тех же владельцев, присутствовали среди собственно новгородских помещиков. Размеры их поместий были значительно больше. Якуш Бунков, «Ивановской человек Лошинского», например, распоряжался внушительным поместьем размером в 61 обжу. Отмеченная разница объяснялась разным временем испомещения. «Ивангородцы», как особая категория, появились уже после 1496 г., когда шведскими войсками был взят Ивангород
