Служили два товарища - [24]

— Ты что? — спросил Андрей.

Карякин лязгнул затвором, досылая патрон в ствол.

— Сейчас я его, гада, ликвидирую…

Некрасов посмотрел в ту сторону, куда указывала железным пальцем трёхлинейка, и сразу же пригнул ствол винтовки в земле.

К ветряку на холме шли два крестьянина — в тулупах, в мохнатых шапках. В одного из них и целился Карякин.

— Спятил?

— Ничего не спятил, — огрызнулся Карякин. — Ты замечай: вон тот, левый, — видишь, как он идёт? У него выходка немужицкая… Одной рукой отмахивает, а другая на боку, будто гвоздём прибитая. Сразу видно — офицер! Привык рукой шашку придерживать.

Некрасов прищурившись глядел на крестьян. Действительно, было в них что-то непонятное.

— Нет, — сказал Андрей всё-таки. — Так нельзя…

— В офицера-то?

— А если он не офицер?

…Двое в тулупах неторопливо подошли к мельнице и скрылись в дверях. Один был поручик Брусенцов, другой, моложавый, тоже офицер. Под расстёгнутым тулупом блестели золотые пуговицы, виднелась портупея.

Теперь, когда их никто не мог видеть, оба заторопились. Тот, что был помоложе, вытащил из ларя винтовку со снайперским прицелом и солдатский заплечный мешок. Брусенцов глянул сквозь щель в дощатой стенке, на месте ли кони.

Абрек и ещё одна лошадь топтались за мельницей у коновязи.

Почуяв хозяина, Абрек ласково заржал и потянулся к нему.

Молодой офицер, присев на корточки, увязывал мешок.

— Побыстрей, товарищ Краузе, — скомандовал Брусенцов.

— Да бросьте вы, — жалобно сказал Краузе. — Что за глупые шутки?

— Привыкайте, товарищ барон! Мы с вами на красной территории, в Совдепии… — И Брусенцов с удовольствием повторил: — Товарищ барон фон дер Краузе. — Он взял винтовку Краузе, проверил магазин и спросил: — Зачем она вам? Тут один патрон.

— Я оставил последний патрон для себя, — застенчиво признался Краузе.

— Похвально. И главное, снайперский прицел, чтоб не промазать… Эх, товарищ Краузе, товарищ Краузе!.. Для вас-то уж у красных всегда патрон найдётся.

Он отошёл к оконцу, высунул ствол винтовки наружу и стал целиться.

— Что вы придумали?!

— Зачем пуле пропадать?.. Хоть одного пристрелю напоследок.

Губы у поручика дёргались, лицо побелело.

— Ползут… Расползлись по земле, как вши… Вши тифозные!..

Он прижался глазом к окуляру оптического прицела.

По дороге уходили от мельницы два красноармейца — большой и низенький. Низенький вёл на поводу лошадь.

Краузе попытался оттащить Брусенцова от окна.

— Не надо… Александр Никитич, вы нас погубите!..

— Отойди, дурак! — бешено заорал Брусенцов.

Чёрный крест прицела отметил большого красноармейца, потом, помедлив, двинулся к низенькому. Но низенький не шёл спокойно, а всё время елозил и махал руками — видимо, что-то доказывал своему попутчику.

Крест прицела двинулся обратно и опять перечеркнул большого. Стукнул выстрел…

Андрей сел на землю. Карякин в растерянности глядел на него. Потом повернулся к мельнице, откуда был выстрел, и увидел двух верховых. Во весь опор они мчали в степь.

Карякин пронзительно закричал, схватил винтовку и выпустил вслед верховым всю обойму, но из-за дальности не попал. Другие, кто был на дороге, тоже открыли по всадникам торопливую стрельбу. Стреляли пехотинцы, стреляли с тачанок.

Брусенцов и Краузе, пригнувшись пониже, скакали к длинному глубокому логу. Их тулупы нелепо хлопали на ветру.

Когда до лога оставалось шагов десять, Краузе дёрнулся и вылетел из седла. А Брусенцов, колотя Абрека каблуками, домчался до оврага и вместе с конём нырнул вниз.

Отбросив винтовку, Карякин тормошил Андрея. Тот сидел, зажав обеими ладонями живот; между пальцами текли чёрные струйки. Пуля попала в спину и вышла возле пряжки ремня.

— Андрюша! — кричал Карякин. — Андрюша, ты живой?..

Андрей не мог ответить ни слова, только тяжело дышал.

— Сердечный ты мой… Ты не бойся… Я тебя в лазарет…

Некрасов вдруг сказал внятно:

— Кровь… тяжёлая… не удержать…

— Удержу!.. Удержу!.. Не бойся, — бессмысленно повторял Иван, а сам уже ловил постромки проезжающей тачанки.

Некрасова подняли, положили на солому. Карякин вырвал у ездового вожжи и погнал коней вскачь.

Он хлестал коней, а сам плакал от злобы и горя.

Севастополь 14 ноября

По улице всё двигалось в одну сторону — пешеходы с узлами и чемоданами, пролётки, коляски, телеги, набитые вещами и людьми. А из порта, торопя беженцев, доносился взволнованный многоголосый вой пароходных сирен.

Окна подвалов были распахнуты. Те, кто там жил, никуда не спешили. В злорадном молчании смотрели они, как жильцы вторых и третьих этажей удирают из города, удирают из России.

…В двери маленькой церкви дубасил кулаком поручик Брусенцов. Он снова был в форме, при шашке, с пистолетом в жёлтой кобуре. Рядом стояла Саша и растерянно повторяла:

— Не надо, я тебя умоляю… Зачем? Ну зачем?

Двери наконец приоткрылись. Старенький священник спросил испуганно:

— Что вам угодно?

— Нам угодно обвенчаться, — сказал Брусенцов.

Священнику показалось, что он ослышался.

— Как вы сказали?

— Обвенчаться. И давайте, батюшка, поскорее.

Сашенька опять попросила:

— Уйдём, Саша… Пожалуйста.

Но Брусенцов отодвинул священника плечом и вошёл в полутёмную церковь, не отпуская Сашиной руки.

— Делайте, что вам говорят, батюшка… А то ведь я вас пристрелю. В Божьем храме.